Их позвал Ашт
Шрифт:
– Да нет, ундина почти ничего не взяла. На редкость честная для прислуги, – Дора хмыкнула. – Но вот возвращаться сюда завтра не собиралась. Так что болезнь нам на руку. А это что? – хозяйка вытянула синюю потрепанную тетрадь.
– Альбом для этого ее чистописания, – фыркнула мисс Эштон. – Я никогда не одобряла, что девчонка ночами просиживает в библиотеке. Вы чересчур добры к ней.
– Да, да, – рассеяно кивнула Дора. – Когда я сказала, что намерена поднять ей жалованье, она попросила оставить все, как есть. Только разрешите сидеть в библиотеке в
– И жалованье повысили.
– Ее удобство входило в мои интересы, – сухо обронила Дора. – Ну-ка, – желтоватые страницы оказались сплошь исписаны мелким, неаккуратным, но вполне читабельным, подчерком.
– «Руны, оказывается, это древние скандинавские письмена. – прочитала Дора нараспев первую фразу. – Хм…
Не знаю, что значит, «скандинавские», от этого слова веет холодом и ярким солнечным светом.
А руны я видела, это такие дощечки.
Миссис Архаис – или правильно пишется Арраис? Не знаю, но она показывала: наследие от прародительницы по материнской линии. Эта прародительница жила на «шхерах» – понятия не имею, что такое эти самые «шхеры», но представляю их почему-то гигантскими гнездами, такими специальными домиками для людей, что живут на острых пиках скал… Красиво…
У нее, у миссис Архаис, я имею ввиду, а не ее прародительницу, с той, понятно, мы не знакомы. Так вот, у нее маленькие таблички были с выжженными черточками на них. Руны называется. Я думала, что это какой-то древний алфавит.
А в книжке миссис Полстейн, Космос храни эту достойную женщину, это, оказывается какие-то памятные письмена.
Я тоже хочу оставить руны.
Знаю, так себе предисловие дневника, или, гримуара, как у той маленькой волшебницы в «Сказках народов мира», но мне кажется, это хороший способ записывать и запоминать новые слова.
Сегодня вот вывучила слово «интуисия». Кэтти говорит, у меня звериное чутье, от варвара-отца.
Каким дикарем нужно быть, чтобы даже мама назвала дикарем?
Мне нравятся Сказки. И триллеры! Триллеры даже больше! Хотя Сказки порой полны такого цинизма и жестокости, что любой триллер нервно кружит по орбите. И детективы люблю, пожалуй. А еще хороша та, в синей обложке, которая про девушку-королька.
В ней героиня начинает дневник с самых первых, детских воспоминаний. Наверно, так правильно.
…. *** … ***… ***
Тра-ля-ля
Итак
…. *** … ***… ***
Я родилась в поселении Какилея, луны Сьерра-Алквиста.
Кэтти говорит, что весной. Дату она не запомнила. Приходится верить на слово…»
На следующей странице была картинка. Вереница ершиков для мытья посуды, или кривых деревьев? И коробки-домики. А над всем этим, катятся три овала с лучами-спичками в разные стороны.
Умение рисовать явно не относится к талантам ундины.
– Значит, дневник! – лицо миссис Полстейн озарила хищная улыбка, а пальцы любовно прошлись по тетради. Убедившись, что толстая тетрадь исписана больше, чем на половину, Дора довольно кивнула. – Нам надо бы сесть вот здесь, и полистать! Принеси чая с молоком и медом.
– Здесь? – экономка недоуменно обвела глазами убогую обстановку комнаты Раки.
Дора беспечно махнула полной рукой.
– Жоржи сегодня нездоровится, а Тедди играет. К тому же доктор сказал, что нужно присматривать за ундиной. Вот и приглядим, – она заговорщицки подмигнула.
***
«О детских воспоминаниях, оказывается, мне и сказать-то нечего.
Нет, я много чего помню – помню, ветер, снежинки кружатся под крышей мансарды нашего дома. И холод, много холода. Много острых и болючих игл, и все они скользят под кожу, грозя раздробить кости в пыль.
А в подвале, скорее даже в погребе не так холодно, но сыро и запах такой мерзкий, отвратительный. Не то картофельные очистки и гнилая рыба, не то болезнь и человеческие выделения.
Зато летом сквозь прохудившуюся крышу льется солнечныйсвет, смешно щекочет нос, и его поцелуи согревают глаза, щеки, губы. Но долго не понежишься, Анна ругается, ей всегда нужна лишняя пара рук на кухне, во дворе, в огороде. А может, срочно бежать на ферму за поросенком или бидоном молока. В доме, кроме «девочек», постоянно жильцы, и столуются на месте.
Но летом по ночам страшно, зимой – не так. Чуть потеплеет, и лежишь, надеешься, что дверь на чердак выдержит натиск и глухие удары.
– Раки, девочка, открой…
Ненавижу свое имя. И какая я им «девочка»?!
– Раки, крошка, хочешь сладкого?
Ненавижу того, кто так меня назвал.
– Раки!
– Пусти, дрянь!
– Отродье шлюхи!
Отродье шлюхи. В лицо дочь хозяйки единственного на округу постоялого двора, или борделя, так не назовут. А ночью, под узкой деревянной дверью – запросто».