Imago
Шрифт:
– Нервничаешь?
– осведомился он участливо, бережно вытирая руки вафельным полотенцем. Пятна раствора расползались по ткани гнойной желтизной.
– Право же, не стоит. Все твои анализы в пределах нормы, даже чуть выше, твое тело реагирует на перемены вполне положительно, так что я настроен вполне оптимистично. Не волнуйся, Роберт, - ученый со снисходительной улыбкой натягивал перчатки, - совсем скоро мы сделаем из тебя настоящего мальчика.
На губах Призма треснул нервный смешок, но через миг напряжение стянуло весь рот, склеило, точно смолой, когда Эссекс любовно пробежал пальцами, оглаживая, по игле. Внутри она была полой, тянулась катетером к капельнице, которую ученый подкатил поближе к мутанту. Флаконы с буровато-коричневым веществом негромко брякнули, подпрыгивая в штативах, и колкая дрожь прокатилась по телу от прикосновения смоченного в спирте ватного тампона ко внутренней стороне руки.
– Здесь текстура стала куда мягче, - одобрительно
– Я… понимаю, - выдавил мужчина, шумно, натужно выдыхая: воздух застревал в глотке, распирал стянутую ремнями грудь. Он отчаянно жмурился в ожидании боли, и кристаллические веки грозили рассыпаться, раскрошиться. В жилах бурлил адреналин, звал вырываться, бежать, бежать куда подальше, но мутант лежал, затылком вжимаясь в операционный стол. Осталось ведь совсем немного, последний рывок до заветной цели. Мысли его, словно мотыльки у огня, роились вокруг Арклайт, Призм пытался вспомнить ее улыбку: мелкие черточки морщинок в уголках глаз, полные темные губы, плутовато изогнутые, будто бы Сонтаг улыбалась шутке, известной только ей; но вместо этого мутант видел ее встревоженное лицо, злой узкий прищур и влажный блеск слез за ресницами. После той ссоры они больше не виделись, Филиппа покинула базу тем же вечером, и ее уход ранил Призма. Тогда, когда мутант нуждался в ней больше всего, Арклайт предпочла уйти. Неужели она действительно решила уйти от него… Совсем? Почему? Из-за пары грубых слов, брошенных неосторожно, в запале? Он не хотел… Он… Роберт хотел, чтобы она была счастлива. Хотел быть счастливым, быть… Нормальным? Но Сонтаг он понравился и таким, однако желание иметь человеческое тело, доселе тихо тлевшее, разгорелось с одного ее взгляда, прикосновения, поцелуя. Эта операция была нужна ему, а не ей.
Призм вздрогнул, ощутив легкий укол.
– Ты готов, Роберт?
– Эссекс примерялся небольшим молоточком по игле.
– Не солгу - будет больно, но я уверен, что ты выдержишь. Думай о хорошем - о Филиппе, о той жизни, которая у вас будет. А может, и нет. Никогда не знаешь, что на уме у женщины, - ученый замахнулся, - будет очень обидно, если после операции Арклайт решит, что ты ей больше не нужен.
Страх и злость ожгли ударами кнута, но они лопнули, пропали в огненной вспышке, когда удар молоточка вогнал иглу в руку Призма. Острие едва вошло в тело мутанта, однако боль ошпарила до белого марева перед глазами; на несколько секунд он перестал чувствовать руку. Эссекс ударил снова, вонзая глубже, и рука отозвалась тихим влажным хрустом, как будто лопнула спелая слива, но из узких трещин брызнул не сок, а мутно-красная кровь. Ученый спешно повернул зажим на капельнице, и вещество тягуче потекло по трубке вниз. Оно не прошло и половины катетера, а Синистер готовил уже вторую иглу.
– Кричи, если хочешь, Роберт, - великодушно разрешил Натаниэль, - кроме меня тебя никто не услышит. Мне ты, право же, не помешаешь.
От второго укола в запястье палящая волна прокатилась по всему телу; его подкинуло на столе, но фиксаторы держали справно. Третий удар пришелся в плечо, и его эхо ледяным гвоздем прошило шею; стон змеей скользнул вверх, поднимаясь к горлу, и Призм сжал зубы, сглатывая его и раздувая на выдохе ноздри, но зашелся булькающим хрипом, когда прохладное лезвие иглы вошло в его горло, прямо в яремную впадину. Синистер протолкнул его легко, почти без усилий; на языке разлился горький привкус спирта и желчи. Мутант хапнул ртом воздуха и засипел, не в силах сделать и вздоха, дернул головой, и Эссекс потуже затянул штифты, удерживающие его лоб.
– Без резких движений, пожалуйста, - жидкость вливалась в его вены расплавленным свинцом и серной кислой, жгла, разъедала, медленно поднимаясь по руслам вен; тело то деревенело от напряжения, то размякало, словно сырая глина, Призм переставал чувствовать себя, как уже в следующий миг все чувства, обостренные до предела, обрушивались на него с неумолимостью оползня. Мутанта подкидывало на столе - ученый повторял процедуру с его левой рукой. Судорога выворачивала правую, едва не срывая фиксаторы, Роберт захлебывался раствором, имеющим стойкий привкус ржавчины. Бархатистые джазовые напевы заглушило тонким визгливым писком и мерным гудением.
– А теперь самое сложное… и интересное, - мистер Синистер обтер влажным ватным тампоном грудь и живот мутанта; тягучие жирные капли щекотно скатывались по бокам. В рот Призму ученый втиснул скобу, обернутую мягкой тканью: она щипала язык и уголки рта кисловатым душком.
– Надеюсь, Филиппа не очень рассердится на меня за посягательства на твое сердце.
От удара из груди мутанта искристой пылью брызнули осколки. Его сначала впечатало в стол, а потом подбросило,
Эссекс ударил снова, и все звуки вмиг пропали. Жар точками зарождался по всему телу, похожий на осиные укусы, но он рос, растекался, свиваясь узлами, вытеснил все мысли из сознания, рвущегося в спасительную пучину забытья, однако Синистер не позволял своему пациенту отключиться. Через узкую трубку в рот лился острый щелочной раствор, его вкус постоянно возвращал Призма, швыряя его обратно, в ненасытно ревущее огненное болото. Ученый уже не бил, но вещество врывалось в тело мутанта толчками, и каждый отзывался колющей вспышкой в голове. Внутри все стягивало, взбухало и раздувалось; Призм выл, подергивая ногами, надежно удерживаемыми фиксаторами, ступни пекло, будто к ним приложили горящую головню, сердце грохало даже не в груди, в голове, выбивая имя, одно-единственное имя, которое Роберт не мог разобрать.
– Еще немного, - голос Эссекса звучал глухо и отдаленно, его лицо темной маской склонилось над мутантом, сквозь густую, точно туман над трясиной, пелену; парой алых угольков горели его глаза.
– Отлично держишься, Роберт… чего не сделаешь ради любви, верно? Не желаешь взглянуть?
– чуть ослабив штифты, ученый бережно приподнял голову мутанта, и его горло перехватило вихрем нового крика. Тело, по-прежнему прозрачное, сделалось мягким и студенистым, как медуза, внутри перекатывались темные сгустки: самый крупный, в груди, часто пульсировал, посылая волны дрожи, от которой игла подпрыгивала, словно поршень. Призм, дико округлив глаза, смотрел на то, что с ним стало. Нет… Нет, все должно было быть не так!
– Продолжим, мой друг?
– голову вновь сжало тисками. Мутант сипло замычал, пытаясь шевельнуться, но тело не поддавалось, не слушалось, будто чужое, но мелко затряслось, когда его прошило разрядом тока.
Комментарий к Dos
[1] - Готовится из кусочков куриного филе, обжаренных с арахисом и красным перцем чили. Как и большинство блюд сычуаньской кухни, это острое блюдо с ярко выраженным вкусом.
========== Tres ==========
Солнечные лучи просачивались сквозь кружевные занавески и ложились причудливой паутинкой теней на пестрый ковер. Приоткрытое окно впускало в комнату прохладный воздух, напоенный ароматом цветущего под окном жасмина, и кошка, дремлющая на подоконнике, недовольно подергивала приплюснутым носом, щурила косые глаза, когда ветерок ерошил ее шерсть. Пушистый хвост и лапки с глянцево-шоколадными подушечками свисали с края подоконника; кошка, нежась, потягивалась на солнце, но уши чутко подрагивали, поворачивались на каждый звук, и когда пухленький котенок, со всем пылом юности карабкавшийся на диван, сорвался, плюхнулся на пол и зашелся жалобным писком, она резво вскочила и кинулась к плачущему малышу. Подхватив попискивающего котенка и задрав хвост трубой, кошка походкой манерной, что у уличной профурсетки, направилась к низенькой тахте, обитой нежно-розовым велюром в мелкий золотистый цветочек. Устроившись на подушках, она принялась яростно вылизывать притихшего котенка, в то время как остальные трое ее малышей копошились на коленях у Арклайт и играли с бахромой ее жилета. Трогательно-маленькие, пушистые комочки бросались на замшу с яростью пигмеев, выпустив крохотные, но уже острые, словно рыболовные крючья, коготки, и хотя девушку умиляла их возня, и урчали они как моторчики, если почесать им брюшки, но отдавать им на растерзание новый жилет за двести баксов она не собиралась. Поэтому, подхватив сразу всех троих, Филиппа спустила их на пол, но уже через миг эти малявки наперегонки азартно штурмовали диван. Вылизываемый матерью котенок снова запищал, но уже обиженно, вырывался и отпихивался всеми четырьмя лапками, но кошка, строго пофыркивая, продолжала его умывать, а троица бесят внезапно сыпанула в разные стороны кто куда: под стол, за диван, в шкаф - от тяжелой поступи их хозяйки.
– Ты меня, конечно, извини, - Перл с невероятной для ее габаритов ловкостью протискивалась мимо столиков, кресел и тумбочек, коими была заставлена ее гостиная. В бигуди, в летящем балахонообразном платье цвета парнасской розы, она розовым дирижаблем надвигалась на Сонтаг, неся в руках поднос, заставленный тарелками и блюдцами.
– Но я всегда как есть говорю, а я говорю: ерунда все это! Мужики приходят и уходят, а вот здоровье остается! Ты же посмотри на себя: ручки-палочки, ножки-карандашики, ну, фанера фанерой, совсем усохла из-за этого болвана. Ну-ка, налетай, - женщина грохнула поднос на столик и тяжело плюхнулась в широкое креслице, натужно заскрипевшее под ее весом, и вытянула ноги в пушистых белых тапочках.
– Хоть накормлю тебя как следует, а то скоро станешь бледнее Синистера.