Императорские фиалки
Шрифт:
Он передал мешочек даме, сидевшей в первом ряду, опустил было очки на нос, но, заметив, что они помутнели, принялся протирать стекла огромным носовым платком с широкой голубой каймой.
— И это далеко не все, вы еще увидите, до каких чудес мы доживем. Я убежден, милые дамы, что уже в этом столетии наша планета превратится в рай. Наконец-то дух человеческий начинает освобождаться от всевозможных, сковывавших его религиозных догм и всю свою силу обратит на изучение природы, на постижение ее тайн. Наши потомки будут жить в совершенном мире, имеющем только один недостаток: все уже будет открыто и изобретено, все будет достигнуто. Правда, раздаются голоса пессимистов, что развитие техники… — Напрстек растерянно заморгал, подыскивая подходящее слово, прежде чем произнес: —…оглупляет человека, что, отказавшись от бога и имея дело только с материей, понимаете, с материей, он, мол, тупеет и ожесточается, но это не верно, а как думаете вы? Нет! Я бы сказал, наоборот: только в естественных науках обрел себя дух человека и только в них проявил всю свою силу. Сравните любую, мудрейшую мысль, высказанную, например, Гете, с принципом паровой машины и ответьте мне сами: где больше изобретательности? Ведь паровая машина не просто паровая машина, это — поэма! Посмотрите, как работает поршень, мало того, что он ходит взад-вперед и поворачивается, он еще регулирует движение золотника, который открывает и закрывает доступ пару! Ведь это… это в конечном счете остроумно, дорогие дамы, поражаешься, как все умно и притом изящно, да, да, в полном смысле слова изящно! Или возьмем хотя бы простое, скромное изобретение электрического звонка, так называемого бойка, машинки, где поступающий электрический ток создает магнитное поле, которое прерывает поступление электрического тока, сам исчезает, ток начинает вновь поступать, вновь возникает магнитное поле — и тут же прерывается поступление тока, магнитное поле исчезает, и тем самым вновь начинается поступление тока… Ох, и смеялся же я, просто животик надорвал, когда недавно штудировал это, пусть теперь мне кто-нибудь посмеет сказать, что техника оглупляет человека! Наоборот, техника забавнее и увлекательнее любого романа или поэмы, и я осмелюсь утверждать, что фантазия писателей бледнеет перед фантазией инженеров или изобретателей. Вы хорошо знаете, что я не отказываюсь от так называемой беллетристики, для нашей библиотеки покупаю и романы и стихи, но должен признаться, что, когда мне хочется развлечься, поднять настроение и чему-нибудь научиться, я открываю хороший учебник физики, — одним словом, книгу, из которой узнаю что-то новое, путевые записки, например, этнографический труд или, скажем, книгу о производстве кокса, светильного газа; вот это наслаждение, милые дамы! И уж если мы заговорили о романах, то мне очень нравится один романист. Вы, конечно, уже слышали такое имя: Жюль Верн? Он пишет книги о изобретениях, которые только будут сделаны, — например, об управляемом воздушном шаре. «Пять недель на воздушном шаре» называется эта книга, и надо сказать, она почти так же интересна, как учебник химии или математики, — короче говоря, это превосходный писатель. Недавно во Франции вышел его новый роман о путешествии на Луну, о том, как в Америке — где же иначе? — выстрелили из пушки во вселенную снарядом и как этот снаряд превратился в искусственную планету; вот это в самом деле весьма занимательное чтение. Я купил для нашей библиотеки сразу пять экземпляров этой книги, зная, уважаемые приятельницы, что в Свободное время вы усердно изучаете иностранные языки и легко можете читать по-французски, а ваш кругозор настолько расширился, что рассказ о полете во вселенную вам будет чрезвычайно интересен.
Воодушевившись, Напрстек не заметил, что слушательницы на сей раз как-то рассеянны, шушукаются, встают с мест и собираются в кружок. И лишь когда многоголосый шепот почти заглушил его слова, которые уже никого не интересовали, он смутился, прищурил близорукие глаза и некоторое время моргал, прежде чем разглядел далеко в углу зала множество голов, с любопытством склонившихся над мешочком, который он пустил по кругу.
— Ах, извините, я совсем забыл про машину, — сказал он. — Если, уважаемые друзья, вы хотели бы ее вблизи рас…
Уважаемые друзья так решительно ринулись вперед, что его слова потонули в топоте ног и грохоте отодвигаемых стульев.
Глава третья РАЧИТЕЛЬНЫЙ КОММЕРСАНТ
Атеизм, вера в спасительность науки и промышленной техники, в материализм и прогресс, отречение от старых предрассудков и суеверий, эмансипация женщин, объединение народов, благодаря распространению просвещения, — все эти идеи Гана впитывала в себя, и они так сильно повлияли на нее, что за два года она стала уверенной в себе женщиной, полной чувства собственного достоинства; Бетушу во всем этом интересовала лишь одна практическая идея, а именно то, что старая дева в нынешние времена уже не бесполезное, забавное, всеми презираемое существо, как ее убеждали до сих пор, что старая дева годна не только на то, чтобы шить белье и штопать чулки, но и для других дел. Это нравилось Бетуше, утешало ее, когда она приходила в отчаяние от сознания попусту уходящего времени, когда завидовала блистательной сестре и страдала от собственного ничтожества.
А Гана не только ослепительно похорошела, не только обогатилась удивительнейшими познаниями, но настолько затмила сестру даже в портняжном искусстве, что Бетуша должна бы быть ангелом, чтобы не страдать, видя, как заказчицы с Франтишковой набережной и с Почтовой улицы обращаются только к Гане, только с Ганой советуются, только Гану признают, доверяют вкусу только Ганы и все чаще дают ей дорогие и ответственные заказы, а Бетуше остается лишь помогать сестре и послушно прислуживать ей. Хотя сестры и шили, и большую часть времени проводили за общим столом, они все больше отдалялись и переставали понимать друг друга. Библейская Мария не только сидела у ног учителей, с пользой для себя внимая их словам, она превзошла Марфу и в практической деятельности, а для бедной Марфы это было уже чересчур. Ангелом, как мы уже сказали, должна бы быть Бетуша, чтобы не ожесточаться и не завидовать сестре, а ангелом Бетуша не была. Ее давнишнее стремление найти подходящее занятие, то, что она называла «стать на ноги», вылилось в осознанное и похвальное намерение освободиться из-под власти сестры и быть самостоятельной.
В декабре 1868 года, как раз на рождество, доктора Моймира Ваху хватил небольшой удар, после чего от былой его авторитарности осталась лишь жалкая тень — болтливый, с перекошенным ртом, проливающий над собой слезы, Ваха впал в детство. Тогда Гана, окончательно презрев все сословные предрассудки, перестала притворяться, будто шьет только для себя. Она, не мешкая, переселила отца в заднюю комнату, чтобы он не позорил ее перед заказчицами, для которых она широко распахнула двери, плохо видевшей маменьке предоставила заниматься хозяйством, а Бетушей стала властно командовать:
— Здесь заложишь складочки, да смотри, чтобы были одна к другой, а рукава укороти, как я наметила.
Иногда Гана с насмешкой упрекала сестру.
— Ага, портной гадит, а утюг гладит, — замечала она, когда Бетуша пыталась загладить неуклюжие складки. Или: — Сколько лет ты собираешься пришивать эти пуговицы?
Покорная и безответная Бетуша только молча глотала слезы.
Однажды, то и дело меняясь в лице, Бетуша прилежно сидела за работой — подшивала розовой ленточкой бальную юбку из белого тюля для дочери богатого мыловара с франтишковой набережной — и вдруг слишком громко и угрожающе выкрикнула:
— Я буду учиться бухгалтерии.
А когда Гана промолчала — она держала во рту булавки — и лишь вопросительно посмотрела на сестру, что, мол, так неожиданно и резко, та, захлебываясь от возбуждения, рассказала, что ей посоветовал это сам Напрстек, когда она, после той страшной лекции о значении античности, зашла к нему в кабинет и пожаловалась, что ей ни до какой античности дела нет, хватит с нее этой жизни, и если он говорит об освобождении женщин, то пусть посоветует ей что-нибудь, а иначе все это пустая болтовня. И он сказал, что это вовсе не болтовня, и если мы еще не достигли того, чтобы женщина могла стать, скажем, врачом или депутатом, все же существуют специальности, где можно найти себе применение, — например, в конторе торговой фирмы. Но для этого требуются специальные знания, и прежде всего знание бухгалтерии, то есть умение вести учетные книги. Есть прекрасный учитель торговой школы, который охотно дает частные уроки, сказал Напрстек, а кроме того, он знает еще двух девушек из хороших семей, которые тоже хотят изучать бухгалтерию, и если Бетуша присоединится к ним, то уроки обойдутся дешевле.
— И я пойду и буду, буду учиться, — кричала Бетуша, волнуясь и чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Впервые за двадцать один год своей жизни она попыталась проявить волю, пойти собственным путем, и не удивительно, что была почти в полуобморочном состоянии. — Говори что хочешь, а я не могу вечно быть у тебя ученицей на побегушках!
Бетуша разрыдалась еще горше, когда Гана подошла к ней и осторожно сняла с ее колен юбку дочери мыловара, чтобы на нее не капнули слезы.
— Чего ревешь, ведь это прекрасная мысль, — сказала Гана и, отложив юбку, обняла сестру и прижала к груди ее бедную, горемычную голову.
Бетушу это так удивило, что она перестала плакать и только таращила свои мокрые раскосые глазки.
— Понимаешь, шитье тебе не дается, une grande couturiere из тебя никогда не выйдет, но в счете ты всегда была сильна, я за всю жизнь двух чисел правильно не сложила, а у тебя по математике всегда были пятерки!
И верно, Бетуша всегда приносила домой одни пятерки, а Гана училась надо бы хуже, да некуда; какое счастье услышать из уст Ганы, что она, Бетуша, ее хоть в чем-то превосходит! Бетуша вздохнула и вновь заплакала, на сей раз от радости, а Гана мудро, по-матерински говорила, что у нее, мол, не хватает слов, чтобы воздать должное решению сестры, и она не сомневается, что Бетуша будет отличной бухгалтершей — это слово Гана тут же выдумала — и сделает большую карьеру.
Гана вернулась к манекену, на котором что-то накалывала, и, не прерывая работы, распространялась о том, как чудесно все изменилось после их переезда в Прагу и как все предстало в ином свете; все, что они считали несчастьем, жизненным проигрышем и позором, на самом деле оказалось исключительным, настоящим счастьем. Только не выходить замуж! Не выходить! Что бы тетя Индржиша ни говорила, она все-таки замужем, живет на средства мужа. И значит, совсем она не современная и не эмансипированная женщина. Стоит Гане вспомнить, что ей грозило и как она чуть не продала себя, то есть чуть не вышла замуж, ее охватывает ужас. Нет ничего восхитительнее независимости от мужского племени. Ее только угнетало, что Бетуша этого не понимает, ходит как мученица и ни к чему рук приложить не может; но сейчас, когда сестренка все поняла, прозрела, потянулась к новой жизни, — все в порядке, все отлично и прекрасно.