Императорские фиалки
Шрифт:
А это большая разница.
Некогда Наполеон I задумал коренным образом перестроить свою столицу, не оставив от нее камня на камне, превратив ее, как якобы он высказался, «не только в самый прекрасный из городов, существующих или когда-либо существовавших на земле, но и в прекраснейший из всех будущих городов». Однако осуществил эту давно намеченную перестройку Парижа, пользуясь своей неограниченной властью и имея на это достаточно времени, его племянник-авантюрист Луи-Наполеон, называемый Третьим, а по сути дела, второй и последний французский император.
Ему не удалось, как Наполеону I, залить Европу кровью, не удалось отличиться на поле брани, и он возмечтал прославиться хотя бы тем, чего не успел сделать Наполеон I. Осуществил он это весьма просто, с энергией и силой слона, ворвавшегося в посудную лавку, со смелым размахом самодержца, уверенного, что его высокое положение даровало ему величайший разум, с решительностью человека, избавленного от всяких охлаждающих и докучных советов и замечаний. Короче говоря, он положил на стол план Парижа, вызвал к себе нового префекта департамента Сены барона Османа, которого в награду за беспрекословное послушание сам назначил на эту должность, показал ему толстые синие, красные, желтые и зеленые линии, собственноручно начертанные им на плане, и сказал, что старые парижские кварталы нуждаются в свежем воздухе и ярком свете. Синими линиями здесь обозначены бульвары и авеню, их следует проложить незамедлительно, затем придет очередь красных, после них желтых и, наконец, зеленых линий. И все!
Барон Осман сложил план, сунул его в карман, заверил, что воля его величества будет исполнена, и с поклоном удалился.
Это происходило в пятьдесят третьем году. Тогда в Париже были еще холмы и даже горы. Елисейские поля в дождливую пору превращались в болото. К готическому центру города сбегалась сеть узеньких, кривых улочек. Самыми широкими улицами города считались улица Рю-де-ля-Пэ и улица Пале-Рояль, хотя, в сущности, это были длинные площади; в центре города можно было увидеть еще такие улицы, как de la Vieille-Lanterne, что в переводе значит «У старого фонаря», перерезанную лестницей из толстых камней, настолько узкую, что два человека не могли на ней разойтись, — мрачное место самоубийства поэта-романтика Жерара де Нерваля [24] которого в одно ненастное утро нашли здесь повесившимся на желобе.
24
Жерар де Нерваль (1808–1855) — известный французский поэт.
Армия рабочих, вооруженных остроконечными кирками, принялась за работу. В течение десяти лет были снесены целые кварталы, можно сказать, — города. Париж стонал, неистовствовал, скрежетал зубами. Стерва Баденге — таково было прозвище императора — явно спятил! Почему его прозвали «Баденге», точно неизвестно, возможно, по имени каменщика, который одолжил ему свою одежду, чтобы помочь бежать из цитадели Гам, куда Луи-Наполеон был заключен в 1845 году. Кто оплатит строительные работы? Где люди будут жить? Зачем нужен город, пусть с широкими бульварами и авеню, словно проведенными по линейке, если человеку в нем негде голову приклонить? Унылые вереницы повозок, на которых переселенцы увозили куда-то в неизвестность свои кровати и шкафы, столы и стулья, непрерывно тянулись по улицам. Сносили второпях и строили тоже второпях. Казармы, школы, театры, больницы, жилые дома росли, как грибы после дождя. Страсбургский бульвар тридцатиметровой ширины, обсаженный четырьмя рядами деревьев, возник в том же году, когда император расчертил план города цветными карандашами. Работа кипела повсюду; здесь появлялась улица, там — площадь, место для гуляний, бульвар. Копали и под землей: прокладывали новую канализационную сеть и газовые трубы. Новые мосты соединили оба берега реки. Ренессансную башню святого Иакова освободили от соседства старых лачуг, душивших ее, новое авеню Виктории смело зловонные улочки между дворцом муниципалитета и площадью Шатле. Лувр соединили со старым Тюильри, — огромный ансамбль, колоссальная импровизация из камня и мрамора была завершена менее чем за пять лет. На левом берегу Сены проложили бульвар Сен-Жермен, один конец которого вел к площади Бастилии, а другой — к площади Согласия, находившейся на правом берегу. Бульвар принца Евгения поглотил старый Крымский бульвар, в свое время самую оживленную и веселую магистраль Парижа с ее десятью театрами, кафе и ресторанами.
Севастопольский бульвар, прокладка которого обошлась и государству и городу Парижу по двадцати миллионов франков, был открыт с большой помпой в апреле пятьдесят восьмого года. Национальная и императорская гвардии выстроились двухкилометровыми шпалерами по обе стороны бульвара от улицы Риволи до Восточного вокзала. В два часа дня верхом на лошади появился император в сопровождении императрицы, восседавшей в открытом экипаже, за ними двигался поток неподдельной роскоши — сплошное золото, сплошной блеск, и сверкающие позументы, — генеральный штаб во главе с маршалами и офицерами императорского двора. Блестящая процессия, возглавляемая эскадроном улан и конной гвардии, под возгласы «ура», аплодисменты и свист толпы, медленно прошествовала к вокзалу; справа и слева чернели устья старинных переулков, разрытых кирками османовских землекопов, словно гигантскими пушечными ядрами. Как только процессия приблизилась к огромному занавесу, натянутому поперек бульвара, между двумя мавританскими колоннами, и расписанному аллегорическими фигурами Искусства, Науки, Промышленности и Торговли, огромное полотно под оглушительный бой барабанов взвилось вверх.
Спустя несколько минут император принял в парадном салоне вокзала министров и членов муниципалитета.
— Объявляю Севастопольский бульвар открытым, — провозгласил он, с удовлетворением взирая из окна на необозримую полосу, проложенную среди домов, столь же прямую, какой он начертал ее на своем плане, но возникшую теперь, спустя пять лет, поскольку он провел ее желтым карандашом, а не синим, не красным и не зеленым.
Очередь последних, зеленых, линий пришлась на пятьдесят девятый год. В жертву им была принесена большая часть старого, веселого Латинского квартала, городка студентов; четыре древних прославленных колледжа были сровнены с землей. На одной из бесчисленных карикатур того времени изображен английский турист, который, приехав в Париж, с удивлением смотрит на произведенные опустошения. «Поразительно, «Illustrated London News» [25] ничего не сообщала об этом землетрясении», — говорит он. На другом рисунке показан огромный Париж будущего, распространившийся на всю Францию и окаймленный Северным, Рейнским, Итальянским, Пиренейским бульварами и Атлантической набережной.
25
«Лондонское обозрение» (англ.).
— Да, Парижу пришел конец, — сказала императору его супруга, красавица Евгения. Будучи женой Бонапарта, она тем не менее разделяла образ мысли не бонапартистов, а легитимистов, а это означало, что императрица была на стороне приверженцев старой, бурбонской ветви династии Людовиков.
— Безусловно, мадам, — ответил император. — Конец Парижа фрондерского и революционного. Сеть моих новых бульваров преследует не только ассенизационные цели, но и стратегические.
Вопрос о том, в каком направлении император Наполеон III провел свои цветные линии, которыми расчертил план Парижа, где пройдут новые улицы, какие части города будут снесены, а какие сохранятся, в те годы чрезвычайно интересовал парижских домовладельцев и спекулянтов. Город весьма щедро возмещал убытки собственников объектов, предназначенных в жертву императорской урбанической предприимчивости, и каждый домовладелец Парижа мечтал об отчуждении. Разведать заранее, куда барон Осман пошлет своих людей с кирками, да к тому же заиметь своего человека в комитете по выкупу имущества, определявшего размеры возмещаемых убытков, — означало разбогатеть. Появились специальные агенты, которые основывали фиктивные торговые и промышленные фирмы, размещали их в домах, подлежащих сносу, чтобы тем самым повысить их стоимость и заставить город выплачивать изрядные суммы.
В пятьдесят шестом году таким образом был спасен от разорения парижский фабрикант туалетного мыла и духов Гектор Олорон, тот самый Олорон, главным представителем которого во всей Чехии несколько лет спустя, как мы уже говорили, стал наш Ян Борн. Олорон был на грани банкротства, но тут некий оборотистый член муниципалитета известил его, что через старый, пришедший в упадок квартал la petite Pologne [26] пройдет новый бульвар. Оролон, не мешкая, на следующий же день снял там два дома — имей он деньги или, на худой конец, хотя бы кредит, он купил бы их — и перевел туда свое предприятие, а через три месяца, в результате отчуждения, получил шестьсот тысяч франков возмещения. Расплатившись с кредиторами, Олорон крепко встал на ноги и с этого времени баснословно разбогател; его знаменитые духи «Les violettes imperiales» — «Императорские фиалки» — покорили всю Европу, а во Франции вышли из моды только после падения Второй империи, когда были весьма неудачно переименованы в «Les violettes d'antan» — «Прошлогодние фиалки».
26
Маленькая Польша (франц.).
Новые дворцы, новые районы, новая роскошь! В те времена спекулировали земельными участками, постройками, ценными бумагами. Огромные состояния вырастали за ночь из ничего и за ночь превращались в ничто. Спекулятивная горячка, безумная жажда мгновенного обогащения охватила Париж в ту пору — пору бурного искусственного процветания. Деньги сыпались дождем. Поскольку вход в помещение биржи был разрешен только мужчинам, женщины толпились у ворот и, подхватывая на лету сообщения о происходящем внутри, о колебаниях курса, сквозь решетку отдавали распоряжения своим агентам.
Сейфы земельного кредитного общества «Credit foncier» были неисчерпаемы. Предприимчивые архитекторы и строители выкачивали из них деньги, возводили на новых улицах дворцы и роскошные жилые дома и, едва закончив постройку, без разбора и ограничения сдавали за бесценок квартиры с еще не просохшими стенами дамам полусвета, невероятно разросшегося в годы царствования Наполеона, главным образом за счет с каждым годом увеличивающегося притока богатых иностранцев. Жизненный уровень прелестных профессионалок веселья и любви весьма возрос, когда они получили возможность принимать своих клиентов в роскошных, пусть чуть сыроватых, квартирах. Париж превратился в самый огромный, но и самый элегантный публичный дом мира. Через два-три года, когда здание просыхало, нанимательниц, прозванных «осуштельницами штукатурки», просили освободить помещение, и квартиру втридорога сдавали людям почтенным, уважаемым и зажиточным. А когда полностью заселенный дом начинал приносить доход, архитектор продавал его какому-нибудь новоиспеченному богачу, расплачивался с кредитным обществом и начинал сначала. Все роскошные здания, которые окаймляют авеню, лучами разбегающиеся от Триумфальной арки к площади Звезды, появились именно таким образом.