Императорские фиалки
Шрифт:
— Только для вас, сударыня, и именно потому, что мне дороже всего ваша благосклонность, я охотно сделаю исключение и обменяю ножи на новые, — заключил Борн, довольный результатами своих размышлений.
— А что, если вы дадите мне в обмен такую же дрянь, как и прежние? — возразила старушка. — Не надо мне ничего менять, на обмене я не настаиваю, хочу только получить обратно свои деньги.
— Если вы желаете, мы вернем деньги, — согласился Борн. — Соблаговолите послать нам коробку или, еще лучше, не извольте беспокоиться, мы сами пошлем за ней и немедленно выплатим деньги; для такой покупательницы, как вы, ваша милость, мы готовы на все!
Борн долго и восторженно изливался в таком же духе, пока обвороженная старая дама решила не брать обратно денег и удовольствовалась обменом. «Какой любезный, обходительный, прекрасный человек этот Борн! — думала она, уходя из магазина. — Такие обходительные нынче редко встречаются! А это Фанина-гусыня наверняка сунула ножи в кипяток, я этой фефеле покажу, я задам ей такого жару, что до самой смерти помнить будет!»
Последующие события развивались очень быстро.
Заглянув в документы Бетуши, чтобы выяснить, откуда она родом, Борн, не откладывая, отправился в Градец Кралове, где у него были знакомые коммерсанты, и там обстоятельно расспросил о репутации, которой пользовалась семья земского советника доктора прав Вахи; то, что он услышал, превзошло все его ожидания. Ни единое пятнышко не осквернило этих прекрасных, уважаемых людей за долгие годы их пребывания в Градце. Пан земский советник должен был занять место председателя краевого суда и одновременно получить титул надворного советника, но Вена в последнюю минуту отменила свое решение — пан Борн, конечно, догадывается почему? Не догадывается? Словом, назначение отменили потому, что Ваха всегда был добрым чехом, никогда не стыдился своей национальности, всегда подписывался чешским одинарным v, а не немецким двойным w. А начальство, как известно Борну, этого не любит, да, да, в нашей несчастной стране не рекомендуется иметь характер.
Ничто не могло прозвучать слаще для слуха основателя первого славянского крупного торгового дома в Праге. Замечательный, безукоризненный человек Ваха, уже одно это много значит; а если к тому же он еще и добрый чех и пострадал за приверженность к своей национальности, был отстранен и раньше времени выведен на пенсию, за это его расцеловать мало! А как его дочери? Он, Борн, собирается откликнуться, так сказать, на зов времени и взять одну из дочерей земского советника Вахи к себе кассиром; но надо все как следует взвесить, тем более что барышня Вахова не может внести денежного залога.
— Ну, — гласил ответ, — не удивительно, что она не может внести залог, ведь Вахи всегда жили на широкую ногу, держали служанку, устраивали вечеринки, но обе девушки вели себя примерно и достойно, особенно младшая, старшая, если можно так выразиться, порой чуть не на голове ходила.
— Что… что? На голове?
— Ну, не в полном смысле слова на голове, это просто так говорится, однако в Градце до сих пор помнит, как четырнадцатилетней девочкой она прыгала по главной площади на одной ножке, но больше ничего, ровно ничего порочащего о ней сказать нельзя. Бедняжка пережила ужасную трагедию, она была обручена с молодым графом Тонграцем; пан Борн, конечно, знает это имя, его отцу принадлежат угольные шахты, богач несусветный. Молодые люди должны были пожениться сразу после войны, барышня Гана уже готовила приданое, но война, эта злосчастная война… молодой граф пал на поле боя!
Как дошла тайна любовных перипетий Ганы, да еще в искаженном виде, до слуха любезных информаторов Борна? Возможно, стены квартиры Анны Семеновны имели уши, может, не удержал язык за зубами лейтенант Мезуна или сам Тонграц, — доискиваться нет надобности.
Как бы то ни было, Борна очень порадовало и это сообщение. Значит, Гана не из тех, кем никто не интересуется, она должна была стать графиней, и все рухнуло по причине весьма благородной, серьезной, достойной всяческих сожалений и уважения. Если ее руки домогался богатый венгерский граф, почему не домогаться ему, Борну? Если Тонграца не останавливало, что у Ганы за душой нет ни гроша, почему это обстоятельство может остановить владельца самого крупного торгового дома в Праге?
В Прагу Борн вернулся возбужденный, полный энергии, новых идей и проектов. Однако через два дня его словно холодной водой окатили. Гана, дошив что-то у пана Стыбала, с милой улыбкой — при этом Борн смог оценить ее прекрасные зубы — сказала, что полностью овладела шитьем на машине, прекрасно все усвоила и очень благодарна за предоставленную ей возможность. Она, мол, надеется в ближайшее время приобрести машину, но надо все как следует взвесить, а главное — скрывать тут нечего, — собрать на покупку деньги.
И ушла.
Все предположения Борна сбылись в точности. Однако он ничуть не обрадовался своей дальновидности. Его чувство к Гане настолько возросло, что ее поведение казалось ему изменой. Неужели она не поняла, что он ею интересуется? А если поняла, то почему осталась равнодушной? А главное: что теперь предпринять?
Не раздумывая, Борн надел шубу и отправился к Войтеху Напрстеку.
— Вы интересуетесь Ганой, барышней Ганой Ваховой? — недовольно спросил Напрстек, когда Борн признался ему во всем и попросил использовать общественный аппарат Американского клуба, чтобы помочь ему встретиться с Ганой. — Скажите, почему вас интересует она, а не Бетуша? Бетуша была бы подходящей женой для коммерсанта, у нее практический подход к жизни! Нет, нет, извините, я ничего не имею против барышни Ганы, наоборот, но скажите, кто из них решил плыть против течения и изучить бухгалтерию, Гана или Бетуша? Гана — мечтательница, прекрасная душа, но она и понятия не имеет о реальной жизни. Чему вы улыбаетесь? — При последних словах Напрстека Борн, вспомнив о сорока гульденах, которые зарабатывала практичная Бетуша, и о ста гульденах ее непрактичной мечтательницы-сестры, не сдержал улыбки. — Если женитесь на Бетуше, Борн, — продолжал Напрстек, — она будет волчком вертеться по вашему магазину.
Борн возразил, что ему нужен не волчок, который вертелся бы по его магазину, а женщина, которая ему нравится, красивая и видная, и чтобы, ко всему прочему, она стала бы хорошей матерью его осиротевшему сыну.
Напрстек подумал, что между понятиями «красивая, видная женщина» и «хорошая мать осиротевшему сыну» есть некоторое противоречие.
— Ну, если вы так решили и не хотите жениться на Бетуше, я счастью Ганы мешать не стану. Как же нам это устроить? На наши лекции вам ходить воспрещается, разве только проберетесь в мой чуланчик, но что толку! Вот как нападает побольше снега, мы возобновим наши ежегодные прогулки в Стромовку, а прогулки на лоне природы — это не то что лекция в закрытом помещении, в них иногда принимают участие и солидные, пожилые господа. Я приглашу директора высшей женской школы, одного университетского профессора и, с божьей помощью, — вас; надеюсь, это не вызовет пересудов.
«Прогулка, — записала об этом событии Бетуша, — удалась на славу. Выехали с площади перед домом «У Галанеков» в наемных каретах, в первой — пан Напрстек со своей матушкой, во второй — барышни Ваховы и пан Борн, который устроился напротив них. Пан Напрстек нес под мышкой сверток, напоминающий книгу, но оказалось, что это не книга, а складная скамеечка с подставкой для ног, которую он захватил с собой, чтобы у его матушки не замерзли ноги, если ей вздумается посидеть где-нибудь на лоне природы. Когда веселая компания добралась до места, решили поиграть в снежки, а потом слепили снежную бабу. Пан Борн, видно, предвидевший, что затеют лепить снежную бабу, припас забавный сюрприз, а именно — турецкую феску, которую под дружный смех, крики «браво» и аплодисменты присутствующих водрузил на голову снежной бабы, и сразу же стал душой общества. Пан Борн, вопреки своему возрасту — ему уже исполнилось тридцать семь, — еще красивый мужчина с благородными манерами, явно оказывал особое внимание барышне Гане, соблюдая, однако, светские приличия, так что это никого не могло шокировать. Когда от беготни на морозном воздухе все приутомились, то нашли прибежище в ближайшем ресторанчике, где подкрепились чаем и пуншем. Пан Борн подсел к барышне Гане, развлекая ее остроумной беседой, и не удивительно, что не только ее расположение снискал, но и сердце в полной мере покорил».