Империя Вечности
Шрифт:
Денон терпеливо ждал.
— Это пчела, — изрек наконец Бонапарт. — Вот что я надумал.
— Пчела?
— Говорят, будто в Древнем Египте она представляла великого царя — фараона.
Денон пожал плечами.
— Может, и так… — осторожно сказал он, стараясь, чтобы в его словах не прозвучало насмешки. — Понимаете, обычно пчела напоминает о смиренном труде… самопожертвовании… о безымянной жизни…
Но собеседник уже не желал его слушать.
— Нет. Пчела больно жалит, если придется, она беспрестанно работает, носит в свой улей сладкий нектар. Чего же лучше?
— Но…
— Никаких «но». Я все решил. Желаю видеть свой знак повсюду. На гобеленах и шелковых драпировках, на конских чепраках, на гербах и знаменах… — Он сделал широкий жест рукой. — Хочу, чтобы пчелы буквально роились по всей империи!
Денон как-то кисло обвел глазами просторный зал.
— Роились… повсюду…
Подумав, он все-таки рискнул пойти на дерзость.
— Ну что ж, — произнес художник, оглянувшись на Бонапарта с тоскливой улыбкой, — кажется, я больше не гожусь для такой работы, — и демонстративно убрал рисунки в папку.
— Постой, — виновато сморщился Наполеон, — не торопись. — Он кашлянул. — Есть еще одно дело…
Денон ожидал продолжения.
— Хочу, чтобы коронацию достойно отразили в искусстве, — изрек Бонапарт и внезапно сорвался с места. — На память потомкам.
— Разумеется.
Художник последовал за ним, удивляясь, как может подобный вопрос волновать человека, чья слава уже увековечена в бесчисленных картинах, монументах, гобеленах, на предметах домашней утвари… и даже на монетах.
— Только мне нужен лучший живописец, какого ты сможешь найти.
— Может, Луи Давид? [55] Он работает с большим размахом.
— Давид? Замечательно. Пусть приступает немедля…
Однако Наполеона, казалось, в эту минуту занимало совсем другое.
55
Давид, Жак Луи (1748–1825) — французский живописец, один из ведущих деятелей Великой французской революции. Подобно якобинцам, приветствовал Наполеона, который казался ему воплощением революционного духа. Пораженный энергией Давида, Наполеон пригласил его присоединиться к египетской кампании в качестве официального художника, но Давид отказался. В 1804 он стал первым живописцем императора и получил заказы на создание огромных полотен — «Коронование императора Наполеона и императрицы Жозефины в соборе Парижской Богоматери» и «Присяга армии Наполеона на Марсовом поле». Через своих учеников Давид оказал большое влияние на развитие живописи в Бельгии, Дании и Германии.
— Да, и еще кое-что…
Мужчины шагали вдоль шеренги из мраморных бюстов героев: Брут, Демосфен, Джордж Вашингтон…
— Я пригласил Папу Римского, ты в курсе?
— Да, слышал…
— Сейчас меня не остановят никакие расходы. Это будет один из важнейших дней в моей жизни.
— Если не самый важный.
Наполеон одобрительно посмотрел на своего спутника.
— Значит, и ты понимаешь, как важно, чтобы все прошло идеально?
— Разумеется.
— И почему все значимые персоны должны непременно присутствовать?
— Безусловно.
— Так вот… — Бонапарт помедлил. — Есть один человек, которого я бы очень хотел увидеть на коронации. Без него мой праздник будет… неполным.
«Дядя Грегорио? — пронеслось в голове Денона. — Какой-нибудь приятель из военного училища? Проститутка, с которой он потерял невинность?..»
В конце концов он решил промолчать и на сей раз.
— Я знаю, это ужасно тщеславно с моей стороны, — начал Наполеон, — но если уж Папа готов оставить свою резиденцию в Риме, то, может быть, некий джентльмен согласится приехать из… оттуда, где он живет?
Достигнув конца зала, он резко замер и вновь развернулся к Денону, весь напрягшись, словно кожа на барабане.
Где-то скрипнула дверь.
— Я имею в виду того, кто направил меня на этот путь, — продолжал Бонапарт, понизив голос. — Того, кто определил мою судьбу — и тем самым расписал ее наперед.
Денон бесстрастно смотрел на будущего императора.
— Я встретил его в Египте, — промолвил Наполеон. — Внутри Великой пирамиды.
У собеседника вытянулось лицо.
— Ты же знаешь, о ком я.
Денон задумчиво поджал губы.
— L'Homme Rouge, — шепнул Бонапарт.
Повисло молчание.
— «Красный человек», — повторил Наполеон и, не дождавшись ответа, рассердился: — Что ты так смотришь? В чем дело?..
Тут из другого конца зала донесся смех: к двери подходили, болтая, двое лакеев.
Вздрогнув, словно его застали за неприличным занятием, Бонапарт огляделся в поисках убежища, заметил резную дверь и втолкнул Денона в комнатку со шкафами и зеркалами. Убедившись, что они одни, он уставился на своего спутника ледяным взглядом.
— В чем дело? Ты его должен знать!
— Ну конечно, — ответил Денон и возвел глаза к потолку. — «Красный человек». Пророк под маской, с которым, по вашим словам, вы говорили в Египте.
— «По вашим словам»? — задохнулся Наполеон. — Что за речи? Ты-то в курсе, что мы с ним виделись. Разве не ты устроил нашу встречу?
Художник не проронил ни слова.
— Ночью ты сам явился ко мне во дворец на площади Эзбекия, причем с таким виноватым видом, будто кого-то обокрал. Помнишь, с тобой было полдюжины шейхов, которые отвели меня к Великой пирамиде.
— Это правда, я…
— Разумеется, правда!
— Правда в том, — не сдавался Денон, — что я был во дворце и показал вам дорогу…
— К Великой пирамиде? К царскому чертогу?
— Да.
— Ну тогда ты знаком с этим «красным человеком».
Денон опять промолчал.
— Да что с тобой? Ты не можешь не знать! Ты сам хотел, чтобы мне открылись тайны грядущего!
— И это верно.
— Ну конечно!
— Однако… — Художник понял, что у него не осталось выбора. — Все было не совсем так, как вы говорите.