Империя
Шрифт:
Хотя Хэй глубоко верил в «железный закон олигархии», как выразился Мэдисон, он, как и Рузвельт, считался с возможностью революции, если не будут проведены реформы и новые богачи по-прежнему будут делать свой бизнес за счет безвластного большинства. Верховный суд и полиция обеспечивали не только защиту собственности, но и право любого энергичного человека разорять страну, а конгресс в общем и целом был продажен. Случайный честный человек вроде громогласного молодого Бивериджа [157] выглядел эксцентриком: он был слишком далек от истинного
157
Биверидж, Альберт Джереми (1862–1927) — политический деятель и историк.
А что касается Кэбота… Хэя даже передернуло, отнюдь не от холода. Тщеславие и вероломство этого человека были двумя константами вашингтонской жизни. Это скала, о которую Теодор размозжит себе голову, заметил однажды Адамс. Пока корабль Теодора благополучно плыл по морям республики, но Кэбот всегда был тут как тут, готовый заблокировать любой договор Хэя. Кэбот — это мой риф, пробормотал про себя Хэй, и мысль о том, что скоро он поплывет не по опасным республиканским морям, а по Средиземному, согревала ему душу.
Раздались громкие продолжительные аплодисменты: Теодор закончил речь. На севере появилась черная туча. Тафт помог Хэю встать. К удивлению Хэя, Тафт вдруг спросил:
— Здесь Линкольн произнес свою инаугурационную речь?
— Да. Именно здесь, — сказал Хэй. — Сейчас я все вспомнил. Сначала лил дождь. Вице-президент мистер Джонсон был пьян. Потом дождь прекратился и президент произнес речь.
— Я знаю эту речь наизусть, — задумчиво сказал Тафт.
— Тогда мы и не подозревали, что мы все… принадлежим истории. Мы считали, что просто влипли в очень неприятную заваруху, и жили ото дня ко дню. Я припоминаю, что за одну фразу до конца речи вспыхнули аплодисменты. — У Хэя было странное чувство, будто он находится если не одновременно в двух разных местах, то на одном месте в разные времена, и он снова услышал голос президента, перекрывающий аплодисменты и произносящий слова, ужасные своей простотой: «И пришла война».
— Мы потеряли целое поколение, — невыразительным голосом сказал Тафт.
— Мы потеряли целый мир, — сказал Хэй и искренне удивился, что жил так долго и оказался в этой чужой для него стране.
На следующий день после инаугурационного бала Каролина отметила свое двадцатисемилетие в обществе Блэза, двух адвокатов, один из них — ее муж Джон Сэнфорд, другой — мистер Хаутлинг. Торжество началось в ее кабинете в редакции «Трибюн», где были подписаны документы о передаче наследства ею, Блэзом, свидетелями и нотариусом. Джон задавал важные вопросы. Хаутлинг отвечал в меру своих арифметических способностей. Блэз с отсутствующим видом смотрел в пустоту. Каролина наконец получила свое; Блэз, получивший половину того, что принадлежало Каролине, поднялся на ступеньку выше. Быть наполовину издателем процветающей газеты все же лучше, чем не быть издателем, а просто владеть захудалой «Балтимор икзэминер».
— Теперь, — сказал Хаутлинг, когда последняя подпись была поставлена
— Да, — сказала она и посмотрела на Блэза. Тот пожал плечами и сказал:
— О’кей.
— Я хотела бы проводить там май и июнь, — сказала Каролина. — Я скучаю по нашему имению.
— Я буду приезжать в июле и августе, — сказал Блэз. — Я проведу там медовый месяц.
— Хорошо, — сказал Хаутлинг. Впрочем, он слушал только тогда, когда ему за это отдельно платили.
Каролина пристально посмотрела на Блэза, старательно вытиравшего чернила с указательного пальца.
— Фредерика?
— Да. Мы поженимся в мае.
— Тогда тебе Сен-Клу потребуется в мае.
— Мы все там поместимся, — примирительно сказал Блэз.
— Мои поздравления, — сказал Джон и формально пожал Блэзу руку. Хаутлинг сложил документы в кожаную папку и, так и не поняв, что его клиент женится, простился со всеми, сказав, что после семи истекших лет все должно быть хорошо, коль скоро кончилось так хорошо.
Блэз пригласил Каролину пообедать с ним и Фредерикой в Устричном доме Харви.
— Конечно, с вами, Джон, — добавил он и вышел из комнаты.
В последние годы Каролина и Джон редко смотрели в глаза друг другу, впрочем, нечасто и искоса.
— Что ж, все осталось позади. — Джон достал трубку, набил ее табаком и закурил. Каролина разглядывала макет дамской полосы воскресного выпуска. Снова принцесса Элис, намеки на то, что она, возможно, выходит, а может быть и не выходит за Николаса Лонгворта. — Как Эмма? — Каролину тронуло, что он привязался к девочке, как и она к нему.
— Цветет. Спрашивает о тебе. Я говорила с Риггс-банком. Они будут ежемесячно переводить деньги на твой счет, как мы и договорились.
Джон встал и потянулся. Он выглядел старше своих лет, лицо такое же серое, как волосы.
— Полагаю, тебе нужен развод. — Он поигрывал тяжелой золотой цепочкой от часов, к которой были прикреплены эмблемы эксклюзивных клубов и обществ. Он все же был джентльменом, принадлежал к Фарфоровому клубу.
— Наверное, да. А что думаешь ты? — Каролину поразила овладевшая ими обоими апатия, они были как гости на обеде, которые никак не могут приступить к еде.
— Что ж, решать тебе. У меня нет будущего.
— Почему ты думаешь, что оно есть у меня?
Джон вяло улыбнулся и выдохнул струю дыма.
— У наследниц всегда есть будущее. Это твоя судьба. Ты снова выйдешь замуж.
— За кого?
— За отца Эммы.
— Он вне досягаемости. И слава богу.
— А вдруг Китти умрет…
В первый и последний раз за их совместную жизнь Джон ее удивил.
— Откуда ты знаешь?
— У меня есть глаза, а у Эммы его глаза, и Эмма рассказывает о его воскресных визитах. Кстати, с удовольствием.
— Ты за мной не шпионил? — Каролина почувствовала, как потеплело ее лицо.