Империя
Шрифт:
Вашингтонский дом производил угнетающее впечатление — белые покрывала повсюду, закрытые окна и ставни, затхлый запах плесени. Кларенс, повзрослевший, милый, хотя и ничем не выдающийся парень, был с ним рядом, они вместе 24 июня ночным поездом выехали в Ньюбери, и Хэй, разумеется, не избежал неизменной вагонной простуды. Сегодня ему было лучше, если бы только не смертельная усталость. Появилась привычка засыпать посередине фразы и видеть яркие сны; он просыпался, не зная, где он, и вновь возникало чувство, что он пребывает в двух местах и двух эпохах одновременно. Сейчас Кларенс энергично раскачивался в своем скрипучем кресле, сам он предпочитал качку медленную, нежную.
— Конечно, мне сопутствовала удача. — Хэй посмотрел на небо. — Есть наверное некий закон. За каждую неудачу Кларенса Кинга, в честь которого мы назвали тебя, награду получал я. Он хотел сделать состояние и много раз терял все. Я был к этому безразличен, и все, что я делал, приносило мне большие деньги, даже если бы я не женился на богатой наследнице. — Он подумал, полная ли это правда. Когда он работал у Амассы Стоуна, он получил хороший урок бизнеса. Конечно, он был способным учеником, но без наставничества Стоуна он, возможно, остался бы простым газетчиком, подрабатывающим время от времени лекциями.
— До сих пор я практически никогда не болел, или, как говорил старый Шейлок, «никогда не замечал этого прежде». И семью создал такую, о какой даже не имел права мечтать. — Он повернулся к Кларенсу; тот внимательно слушал. — На твоем месте я поступил бы на юридический факультет. И еще — не женись молодым. Это ошибка — привязываться и связывать себя с юных лет.
— У меня и нет такого намерения, — сказал Кларенс.
— Умный мальчик. Бедняга Дел. — У него вдруг сжало грудь, дыхание остановилось. Но на этот раз он не почувствовал страха. Либо он снова вздохнет, либо нет, и на этом все кончится. Он вздохнул. — Дел прожил короткую, но яркую жизнь. Люди моего поколения привычны к ранней смерти. Почти все мои сверстники пали на той ужасной войне. Назови мне сражение, и я скажу, кто из моих друзей там пал и никогда больше не поднялся. Назови Фредериксберг, и я вспомню Джонни Кертиса из Спрингфилда, ему оторвало лицо. Назови… — Но он начал уже забывать и битвы, и имена. Все подернулось дымкой, прошлое путалось с настоящим.
— Я был уверен, что умру молодым, и вот дожил до этого дня. Я думал, что ничего не добьюсь… я искренне верю, что не было в истории человека, который добился бы столь многих успехов, как я, со столь малыми способностями и малым усердием. Тут нечем гордиться. И есть чем гордиться. — Он взглянул на Кларенса и с удивлением, смешанным с раздражением, увидел, что тот просматривает пачку свежих писем.
— Я вижу, ты занят, — в его голосе слышался упрек.
— Да и тебе есть чем заняться. — Кларенс даже не поднял глаз. Дочитав письмо, он клал его в одну из двух стопок на полу террасы. На одни, по-видимому, надо было ответить, на другие необязательно. Кто-то еще так делал? — попробовал вспомнить Хэй. Потом снова задумался о себе, который уже скоро не будет собой, и подумал, почему — он это он, а не кто-то другой или вообще никто. — Мне сопутствовал успех, о котором я не мог и мечтать в юные годы. — Но это была неправда. Поэт Джон Хэй, наследник Мильтона и По, стал всего лишь автором «Маленьких штанишек». — Мое имя печатается в газетах и журналах всего мира и не нуждается в пояснениях. — Кто сказал, что это единственное свидетельство подлинной славы, в отличие от известности? Кажется, Рут, но Хэй не мог вспомнить.
Он повернулся к Кларенсу, увидел, что тот уже на ногах. Впервые он заметил, что мальчик отрастил длинную острую бородку, не модную ныне среди молодежи. Надо сказать ему потактичнее, чтобы сбрил ее до конца лета.
— Президент хочет тебя видеть, — сказал Кларенс.
К собственному изумлению, Хэй вскочил на ноги и помчался по коридору, где толпились люди, в кабинет президента. Очевидно, Нью-Гэмпшир привиделся ему во сне, он просто вздремнул в Белом доме, ожидая, когда позовет президент. Японцы…
Президент сидел у окна и смотрел на Потомак и синие дали Вирджинии. Он сгорбился и не был похож на себя, шумного и полного энергии. Джексон с портрета над камином внимательно смотрел на них.
— Садитесь, Джон. — Знакомый высокий голос звучал устало. — Жаль, что вы не очень здоровы.
— Спасибо, мистер президент, — сказал Хэй и понял, что сделал ошибку, столь стремительно промчавшись по коридору. Он без сил опустился в специальное гостевое кресло; напротив на стене были развешаны военные карты, их в любой момент можно было закрыть желтой шторой, если посетитель не внушал доверия.
Авраам Линкольн повернулся от окна и улыбнулся.
— У вас усталый вид, Джонни.
— Да и вы выглядите не блестяще, сэр, если мне позволено такое сказать.
— Я всегда так выгляжу. — Линкольн подошел к бюро с бесчисленными выдвижными ящичками и достал два письма. — Я хочу попросить вас ответить. Ничего особенно важного. — Он сел в глубокое кресло напротив, прижавшись поясницей к деревянной спинке, и перекинул длинную ногу через ручку кресла. Хэй, волнуясь, понял, что впервые за много лет вспомнил живое лицо президента, а не его вездесущие изображения. О чем он думал? Ах, да, это президент, и сегодня воскресенье, летний день.
— Я совсем не сплю — сказал Старец. — Мне кажется, что я сплю, но на самом деле это дремота, и я просыпаюсь утром, вконец вымотанный, или, как говорил священник своей жене…
Хэй почувствовал себя вдруг заодно с президентом, и грустные зеленые стены, усыпанные маленькими золотыми звездами, закружились вокруг них, как бывает с первыми волнами сна, который всегда начинается, каким бы неугомонным ни был человек, с пустоты, из которой вдруг возникает один образ, затем другой и, наконец, разворачивается безумное повествование, замещающее реальный мир, украденный сном, если только сон не есть реальный мир, который крадет день, пока продолжается жизнь.
Глава шестнадцатая
Каролина обещала Адамсу навестить его до званого обеда в Белом доме, устроенного на сей раз без всякого повода; верная своему слову, она приехала с бриллиантами в волосах, полученными в наследство от миссис Делакроу, которая доказала все же, что не бессмертна и что умеет быть благодарной за некое искупление, выразившееся в замирении с Блэзом и их общим прошлым.
Адамс сидел возле камина из мексиканского оникса и казался миниатюрнее, чем всегда, и одиноким.
— Я никого не вижу. Кроме племянниц. Я никто. Только дядюшка. А ты прекрасна, как и подобает моей племяннице.
— Вы должны быть счастливы. — Каролина устроилась поближе к камину, отказавшись от предложенного Уильямом шерри. — Миссис Камерон рядом, на этой же площади. Чего еще желать?
— Да, La Dona скрашивает мое существование. — Годом раньше миссис Камерон вместе с Мартой перебралась на Лафайет-сквер 21. Она снова была королевой Вашингтона, что бы ни значило это понятие: для Адамса, по-видимому, ничего. Хотя прошел год, он еще не примирился со смертью Хэя, случившейся 1 июля 1905 года. Адамс был во Франции, когда пришла печальная весть, и потому не мог быть в Кливленде, где Хэя похоронили рядом с Делом в присутствии всех великих американского мира. По иронии судьбы он был вместе с Кэботом и сестрицей Анной, когда пришло известие, и рассказывают, что благодушный Дикобраз вонзил множество отравленных колючек в шкуру несчастного сенатора, почти справедливо обвинив Лоджа в смерти своего друга.