INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков

де Мопассан Ги

Когда он смотрел на этот крест, ему показалось, будто он слышит чье-то рыдание; потом что-то зашелестело, как если бы несколько человек начали кружиться вокруг него. Он обернулся — все было пустынно. Подойдя к дереву вплотную, он прикоснулся к стволу — и тут же зазвучали бесчисленные голоса, пронзительные крики, взрывы хохота. Он различал отдельные звуки и даже слова, однако в речах этих не было никакой связности. Затем ему почудилось, будто он слышит голос Паолы, который то приближался, то удалялся — и совершенно умолк, когда господин де С. отошел от сосны. Порой в воздухе разливался какой-то необыкновенный запах — и тогда могильный камень словно бы содрогался. Несколько птичек, севших на него, упали замертво. Примерно в пятидесяти шагах виднелись остатки костра — Альфонс приблизился к нему. Зола еще не остыла, полуобгоревшие кости, лежавшие

в середине, дымились — все указывало, что огонь погас совсем недавно. Он почувствовал ледяное дуновение и, подняв глаза, увидел графиню, стоявшую в середине круга. Она была в странном одеянии и закутана в вуаль.

Альфонс побежал к ней. «Дорогая Паола, как я счастлив вас видеть! Но что побудило вас назначить свидание в этом зловещем месте?» — «Кто ты?» — спросила она. От этого вопроса и замогильного голоса у Альфонса кровь застыла в жилах. Он был не в силах произнести хоть слово, Паола же смотрела на него очень пристально. «Я узнала тебя, ты мой жених, ты обещал мне и сдержишь слово». — «Как? Вы согласны соединить жизнь свою с моей?!» — «Твоя жизнь, — сказала она пренебрежительно, — твоя жизнь ничего не стоит, она зависит от одного дуновения… вечности». Из-под земли раздался стон; на часах далекой колокольни пробил первый из восьми ударов. «Вечности!» — повторила графиня ужасным голосом. Раздался последний удар часов. «Время настало! Ты поклялся — иди же!»

Она взяла его за руку. Альфонс вздрогнул от боли, как было в первый раз, когда она коснулась его. Не обращая на это никакого внимания, она повлекла юношу к камню и, усевшись, приказала ему занять место рядом. Альфонс, вспомнив предостережение незнакомца, заколебался, но она с силой притянула его к себе. «Ты хотел знать, кто я, — сказала она, — ты узнаешь». — «Неужели, дорогая Паола? Наконец-то…» — «Да, — продолжала она тоном, заставившим его содрогнуться, — наступает время венчания». Она смотрела на него взором хищной птицы, готовой растерзать свою жертву. Испуганный Альфонс попятился, но она удержала его. Казалось, она собирается с мыслями: волосы у нее поднялись дыбом, лицо искривилось… она медленно, с усилием произнесла три слова. По мере того как она их произносила, солнце словно бы покрывалось красноватой дымкой, деревья дрожали, сама земля будто содрогалась. Голоса, уже услышанные Альфонсом, раздались вновь. Графиня замерла в полном оцепенении. Потом, придя в себя, она попыталась улыбнуться и сказала ему: «Повторите эти слова». Исходившее от нее очарование успокоило несчастного офицера. Он повторил первое слово — и жалобный стон раздался у него в ушах; он повторил второе — стон прозвучал громче. Он в страхе заколебался, но графиня в ярости схватила его за горло. На губах ее опять появилось подобие улыбки. Альфонс сдавленным голосом произнес третье слово. Тут же из-под земли послышались страшные вопли, а Паола рассмеялась тем странным смехом, что уже много раз поражал Альфонса при самых различных обстоятельствах. Бедняга был вне себя: его терзало чувство какой-то ужасной вины, непонятного преступления, которое он только что совершил. Она сказала ему: «Ты мой, мой навеки». И прижала его к груди с такой силой, что он едва не потерял сознания. Он вгляделся в нее. Черты ее совершенно изменились, обретя неподвижность смерти. Она смотрела пристально, сердце ее перестало биться, и управляла ею некая сила, стоявшая над природой.

Паола вновь сжала его в объятиях. У него затрещали кости, и он вскрикнул от боли. «Ты мой!» — произнес ужасный голос, ничем не напоминавший голос графини. Альфонс, охваченный ужасом, попытался вырваться — она в третий раз прижала его к себе, так что из носа, рта и ушей у него хлынула кровь. Отчаяние придало ему почти сверхъестественную силу, и он сумел освободить одну руку — в ней было зажато кольцо незнакомца. Оттолкнув Паолу, он прикоснулся кольцом к ее груди. В то же мгновение она рухнула на землю. Раздался пронзительный крик, в небо взлетела черная птица и тут же исчезла.

Несколько часов спустя крестьяне нашли господина де С. Он лежал без чувств и был холоднее камня. Рядом с ним находился труп женщины, которая, видимо, умерла много лет назад, ибо тело ее совершенно высохло. Все жители Савоны видели этот труп, и некоторые уверяли, будто узнали черты графини — однако мертвая дама была настолько обезображена временем, что обнаружить сходство с кем бы то ни было не представлялось возможным.

Когда к Альфонсу вернулся дар речи, его стали расспрашивать: однако рассудок у него

помутился, и он издавал лишь какие-то нечленораздельные звуки. В моменты просветления он сообщил некоторые подробности происшедшего — о них мы уже поведали читателю, — но рассказ этот выглядел столь неправдоподобно, что скорее походил на бред. Каждое утро около восьми часов он начинал издавать душераздирающие крики, уверяя, будто кто-то сжимает ему горло. В самом деле, все симптомы удушья были налицо — и приступ возобновлялся трижды в течение пятнадцати минут, причем последние конвульсии были самыми сильными. Врачам так и не удалось обнаружить причину этой странной болезни — он все еще томился от этого недуга в 1809 году, когда я уехал из Генуи.

Что до графини, то никто так и не узнал, куда она подевалась. В Генуе она больше никогда не появлялась, и вскоре о ней перестали говорить.

Перевод Е. Мурашкинцевой

ПЕТРУС БОРЕЛЬ

Петрус (по-французски произносится «Петрюс») — латинизированное имя Жозефа-Пьера Бореля д’Отрива (1809–1859). В начале 1830-х годов он был одним из самых радикальных представителей младшего поколения французских романтиков, членов так называемого «Малого Сенакля». Называя себя «ликантропом» (человеком-волком), он с преувеличенно «неистовым» пафосом выражал настроения социальной отверженности и бунтарства в своей поэзии («Рапсодии», 1831), новеллистике («Шампавер. Безнравственные рассказы», 1833), романе («Госпожа Потифар», 1839). В дальнейшем он отказался и от бунта, и от литературы, кончив жизнь чиновником колониальной администрации Алжира.

Дон Андреас Везалий, анатом

Напечатано в сборнике «Шампавер» (1833). Героем новеллы является знаменитый фламандский врач Андреас Везалий (наст. имя Андриес Ван Везель, 1514–1564), основатель современной анатомии, вокруг которой в старину ходило много страшных легенд. В новелле Бореля он выступает своеобразным наследником сказочного злодея Синей Бороды.

Перевод печатается по изданию: БорельП. Шампавер. М., Наука, 1993. В примечаниях использованы комментарии Т. В. Соколовой к указанному изданию и Ж.-Л. Стенмеца к книге: Borel Petrus.Champavert. Contesimmoraux. Paris, le Cheminvert, 1985.

МАДРИД

Когда эта новелла об Андреасе Везалии была закончена, ее отнесли в «Ревю де Пари» и предложили господину Амеде Пишо как переведенную с датского неким Изаи Вагнером. По форме своей она не подошла этому литературному журналу. Господин Амеде Пишо не смог ее там напечатать, но, уплатив за этот мнимый перевод, он вывел потом того же самого героя в очаровательном анатомическом рассказе, который вы, разумеется, читали в этом сборнике. ^{210} Впрочем, поскольку в подробностях рассказы не совпадают, мы просим лишь признать первенство этой находки за Шампавером. ^{211}

I

CHALYBARIUM ^{212}

В спокойные ночные часы, когда города напоминают собой склепы, одна только извилистая улочка Мадрида безвестною жилкою все еще билась, бешено, лихорадочно; этой улочкой-полуночницей в опочившем городе была Кальяхуэлья Каса дель Кампо; в конце ее высился богатый особняк, принадлежавший чужеземцу, некоему фламандцу. Стекла окон светились от зажженных огней, вычерчивая косые линии на темной стене дома напротив, и казалось, что мрак испещрен горнилами печей, пронизан золотою сетчатою вязью.

Двери стояли настежь, и виден был огромный вестибюль с перекрестными сводами, оттуда брала начало широкая каменная лестница с резными кружевными перилами, похожими на веер слоновой кости, вся уставленная благоухающими цветами.

Это был, образно выражаясь, целый карнавал стен, ибо каждая внутренняя перегородка была переодета и спрятана под коврами, бархатом и сверкавшими канделябрами.

Несколько алебардщиков разъезжали верхами взад и вперед у входа.

Когда по временам крики бушевавшей снаружи толпы несколько ослабевали, можно было различить приятную танцевальную мелодию, лившуюся вниз по лестнице и отдававшуюся эхом под гулким сводом.