INFERNALIANA. Французская готическая проза XVIII–XIX веков
Шрифт:
Прошла неделя. Лихорадка Онуфриуса прошла; восстанавливалось его телесное здоровье, но не рассудок. Художник воображал, что дьявол похитил его тело, основываясь на том, что ничего не почувствовал, когда по нему проехался экипаж.
История Петера Шлемиля, у которого дьявол отобрал тень, или рассказ о новогодней ночи, где человек теряет свое отражение, приходили ему на ум. {244} Он упорно не желал видеть свое лицо в зеркалах и собственную тень на полу, — что было вполне объяснимо, поскольку он весь представлял собой существо поистине неосязаемое: можно было сколько угодно колотить его, щипать, чтобы доказать ему обратное, — он не выходил из какого-то сомнамбулического и каталептического состояния, которое делало его бесчувственным даже к поцелуям Джачинты. Свеча
Спрыгнув с моста реальности, он бросился в сумрачные глубины фантазии и метафизики. Но вернуться назад с оливковой ветвью он не мог. {245} Он не нашел твердой почвы, куда можно было бы поставить ногу, и пути, по которому он вернулся бы назад. Зайдя столь далеко, забравшись на столь головокружительную высоту, он не мог возвратиться, как бы ему этого ни хотелось, и восстановить связь с миром вещей. Не будь этого гибельного увлечения, он мог бы стать величайшим из поэтов, — он же сделался оригинальнейшим из сумасшедших. Глядя на мир через слишком сильное увеличительное стекло и видя фантастическое почти во всех событиях обыденной жизни, он уподобился людям, которые смотрят в микроскоп и, замечая червей в самой здоровой пище или змей в прозрачнейших ликерах, уже не решаются прикоснуться к еде. Вещь самая обыденная, увеличенная его воображением, казалась ему чудовищной. В прошлом году господин доктор Эскироль {246} составил статистическую таблицу помешательств:
| Потерявшие рассудок | мужчины | женщины |
| — от любви | 2 | 60 |
| — от набожности | б | 20 |
| — из-за политики | 48 | 3 |
| — после утраты состояния | 27 | 24 |
| — по неизвестной причине | 1 |
Этот последний и есть наш бедный друг.
Что же Джачинта? Сказать правду, она плакала две недели, еще две недели была грустна, а по прошествии месяца завела себе несколько любовников, пять или шесть, — надо думать, чтобы восполнить отсутствие Онуфриуса. Спустя год она вовсе забыла о нем и даже не вспоминала уже самое имя его. Не правда ли, читатель, довольно пошлый конец для столь необыкновенной истории? Хотите — верьте, хотите — нет, но я скорее перерезал бы себе горло, чем сказал бы хоть слово неправды.
Любовь мертвой красавицы
Впервые напечатано в газете «Кроник де Пари» в июне 1836 года. Сюжет новеллы связывают с романом Гофмана «Эликсиры сатаны» (1816), где особенно подробно разработана тематика двойничества и двойной жизни человека, и с его же новеллой «Женщина-вампир»^ Другим источником мог быть «Влюбленный дьявол» Казота (мотив двусмысленно «доброго» и даже влюбленного демона). Наконец, тема греховной любви священника позволяет заподозрить и еще один литературный источник — большую религиозную поэму А. де Ламартина «Жослен», опубликованную всего за несколько месяцев до новеллы Готье, в феврале 1836 года, и также рассказываемую от лица самого героя.
Перевод, выполненный по изданию: Gautier Th'eophile. R'ecits fantastiques. Paris, Garnier- Flammarion, 1986, — печатается впервые. В примечаниях используются комментарии Марка Эжельденже к указанному изданию.
Вы спрашиваете, брат мой, был ли я влюблен, — о да! Это удивительная и жуткая история, и хоть мне уже шестьдесят седьмой год, я с трудом решаюсь ворошить пепел этого воспоминания. От вас я не хочу ничего
К моему существованию тогда прибавилось совершенно другое — ночное. Днем я служил Господу, был занят молитвой и священными предметами, хранил целомудрие; ночью же, не успевал я закрыть глаза, как превращался в молодого господина, истинного знатока женщин, собак и лошадей, игрока в кости, любителя вина и богохульника. И когда я просыпался с первыми лучами солнца, мне казалось, что я, напротив, засыпаю и во сне вижу себя священником. Слова и образы, оставшиеся в моей памяти от этой сомнамбулической жизни, не дают мне покоя, и хотя я всю жизнь прожил священником, не покидая стен моего домика, но, слушая меня, можно было бы сказать, что это скорее одряхлевший прожигатель жизни, который наконец отказался от мира, постригся в монахи и жаждет спасения, несмотря на столь бурно протекшую молодость, нежели угрюмый семинарист, состарившийся никому не известным кюре, в лесной глуши, и никак не связанный с миром.
Да, я любил, как не любил никто на свете, — безумно и страстно. Я удивляюсь, как сердце мое не разорвалось от этой страсти. Ах, что за ночи это были, что за ночи!
Еще в самом нежном возрасте я чувствовал призвание быть священником; все мои занятия с детства были направлены в эту сторону, и жизнь моя до двадцати четырех лет была, по сути, сплошным послушанием. Получив богословское образование, я успешно прошел все низшие ступени иерархии, и мои наставники сочли меня достойным, невзирая на юный возраст, преодолеть последний и страшный рубеж: день моего рукоположения был назначен на Страстную неделю.
В миру я не бывал: мир для меня был ограничен коллежем и семинарией. Я смутно представлял себе, что существует нечто, именуемое женщиной, но это не занимало подолгу мою мысль; я был совершенно невинен. Два раза в год я виделся с моей престарелой матушкой, которая была тяжело больна, — этим ограничивалось мое общение с внешним миром.
Я ни о чем не жалел, не испытывал ни малейшего колебания; готовясь совершить этот бесповоротный шаг, я был исполнен радостного нетерпения. Никакой жених с таким лихорадочным жаром не отсчитывал часы: я не спал, я грезил, как буду служить мессу. Служить Господу… Я не знал ничего лучше в мире, не знал высшей чести. Я не согласился бы стать королем или поэтом.
Я говорю все это, чтобы показать вам, сколь противоестественно случившееся со мной и сколь необъяснимо наваждение.
Когда настал великий день, я отправился в храм таким легким шагом, будто мог держаться в воздухе. Я казался себе ангелом с крыльями за плечами. Меня удивляли хмурые, озабоченные лица моих собратьев (нас было несколько человек). Я провел ночь в молитвах, и мое состояние было близко к экстазу. Сквозь церковные своды я видел небо, а епископ, почтенный старец, представлялся мне Богом Отцом, склонившимся над вечностью.
Вам известны подробности этой церемонии. Благословение, причастие хлебом и вином, помазание ладоней оглашенных и затем священная жертва, приносимая совместно с епископом, — я не буду подробно описывать все это. О, сколь же прав был Иов, и как неосторожен тот, кто не положил завета с глазами своими! {247} Случайно я поднял голову, до сих пор склоненную, и увидел молодую женщину редкостной красоты, одетую с королевским великолепием. Хотя она была довольно далеко, по другую сторону сквозной перегородки, но я видел ее прямо перед собою. Мне показалось, она стояла так близко, что я мог бы до нее дотронуться. Как будто пелена спала с глаз моих. Я ощутил себя слепым, который внезапно прозрел. Сияние, только что исходившее от епископа, вдруг померкло, пламя свечей на золотых подсвечниках побледнело, во всей церкви сделалась кромешная темнота.