Инка

Нова Улья

Когда детеныша только-только принесли, Инка была окутана мороком своих бед и печалей. Но потом некогда было предаваться тоске, некогда было зарываться в низины. Скорей выбираясь из подземелий на свет, Инка с интересом наблюдает, как крошечное существо, подобно миллиардам детенышей самых разных видов и пород, припало к груди и тянет содержимое, зажмурив глазенки от удовольствия.

К полудню Инка, закатав рукава, замерла над голым, худеньким детенышем, который упорно продолжает светиться и тем волнует всех присутствующих в палате женщин и младенцев. Инке очень хочется, подобно мудрым лесным матерям, обнюхать и унести беспомощное существо от чужих глаз, от шума и шелеста. Но некуда убегать, надо менять поскорее пеленки, Инка замешкалась, растерялась, а тут еще крошечная ручонка ухватила реликвию, узелок с косточками кролика, капризно отнимает у Инки единственного утешителя и слушателя. При этом детеныш так настойчиво и повелительно мяукает, что несколько крупных муравьев побежали по Инкиной спине туда и обратно. Старается она бережно и нежно реликвию

отвоевать, но ручонка крепко держит узелок, не желая отдавать первую игрушку. Осторожно отгибает Инка маленькие пальчики один за другим, а они снова сжимаются, не выпускают, не отдают утешителя. И вот в замусоленной тряпочке что-то тихонько и жалобно пискнуло, вмиг испуганно разжались крошечные пальчики, шевелится узелок в Инкиных руках, ветхая ткань треснула и высунулась на свет дневной ушастая головка белого крольчонка.

Первым движением Инки было стыдливо заслонить, спрятать телом происшедшее, не дать чужакам, случайно оказавшимся в палате, увидеть и сглазить. Она придвинулась, склонилась, просвечиваемая насквозь в тоненькой льняной рубахе, превратившись в горный массив, скрыла происходящее от чужих глаз, пихнула кролика под одеяло, пусть пока отлежится, а там что-нибудь придумаем, как-нибудь выкрутимся – и дрожь трепала ее, как травку треплют ветра далеко-далеко от города.

Инка скрыла появление кролика, но, наверное, она замешкалась или побледнела, а может быть, рубаха ее неприлично просвечивала, только все соседки, все, кто был в палате, перестали шуметь-переругиваться, перестали браниться на яркий свет, не гремели, не топтались, а затихли, застыли и уставились в Инкину сторону. Опять завязывается неудовольствие, снова в воздухе чувствуется неодобрение, уже, наверное, сложили коллективные мифы, а в душе каждая соседка явно готовится к выпаду. Снова Инка знай отражай экспансию, защищай себя и слабое светящееся, еловый чай, существо. Неужели соседки, чье зрение и раздражение обострены от материнства, заметили, как судорожно Инка прятала кролика под одеялом, а если нет, почему тогда все они застыли с пеленками, со стаканами в руках и смотрят в Инкину сторону. Не разберешь, что написано на их лицах – каракули домашней брани или древние, как мир, письмена, повествующие о борьбе за существование, о том, что большие рыбы едят малых, а богатые – бедных, что у всех – разные цепи на шее и разные пищевые цепи на столе. И еще написано много такого, где слова не властны, а властны лишь древние возгласы, заклинания и всхлипы.

А тут еще, то ли от волнения, то ли от причуд организма, ветер окутал Инку запахом цветущего мандарина, ароматами целой рощи цветущих лимонов и магнолий. Это тихий ветер гладит золотое поле, это голос, мягкий, знакомый до слез, дротиком пробивая сердце-мишень, шепчет Инке на ухо: «Возлюбленная моя, ты дурманишь не хуже, чем лист коки. Косы твои – молодой маис, груди твои – спелые ананасы, аромат твой – пачули и дикий каштан, твои пальцы – сахарный тростник. Движения твои теперь плавные и статные, льняная твоя рубашка просвечивает, тело твое – сладкое и белое, как кокосовое молоко, а смоль твоих волос – летняя ночь. Единственная моя, я пришел потому, что ты загрустила, потому, что не озаряешь улыбками день, а Виракоча твоей души тает в печалях. Высшая моя, я пришел, чтобы осыпать тебя лепестками магнолий и роз, колокольчиками, дикими гвоздиками и васильками. Я решился, пришел и больше никогда не оставлю тебя».

И летят на Инку нежные лепестки, маленькие полевые цветочки, сотканные Солнцем, вплетаются в Инкины волосы, осыпают плечи, льняную рубаху и пол у ее ног.

Соседки и нянечки замерли, только хлопают глазами, кто – со стаканом, кто – с яблоком, кто – с пеленкой в руке, у кого оголена правая грудь, у кого – левая грудь оголена и младенец на руках. Все замерли, с интересом тянут букет ароматов и выплетают из него свой: кто – гвоздики, кто – лимона, кто – магнолии или шиповника. Взгляды соседок уплывают вдаль, туда, где весна, туда, где ветер перебирает майские цветы, кажется им, что волосы – длинные и неостриженные, что тела девственны и нежнее лепестков, что не все еще встречи свершились, будет еще ясный, солнечный день, и таит он в своих створках как жемчужница – встречу.

Им в ответ улыбается Уаскаро в дверях палаты, что-то случилось с Заклинателем, сразу и не поймешь, не разгадаешь. Лицо его просветлело и сияет, а лучики-морщинки разбегаются от улыбки по щекам. Брови его не сдвинуты и тучи рассеялись, лицо его просветлело и сияет покоем, взгляд его не летит вдаль и шум городов не беспокоит криками и мольбами. Видно, прав оказался мастер Бузина, знаток бус и ожерелий, прав, когда говорил: «Ты ищешь Огнеопасного человека, а найдешь мужа. Ты ищешь ученицу, а находишь возлюбленную». Соседки, молодые матери с детьми на руках, и те взволнованы, с интересом, со слезами на глазах они поглядывают, как нежно обнимает смуглый красавец возлюбленную, волосы его черные падают на ее плечи и закрывают от чужих глаз поцелуй. Мечтательно вздыхают соседки, тихонько подмигивают друг другу и, не дыша, чтобы не спугнуть событий, следят, что будет дальше. С ними затихли и нянечки, каких только историй ни услышишь в роддоме, каких сплетен ни подслушаешь, по сравнению с ними любой телевизор – погремушка.

Уаскаро, Заклинатель Встреч, осторожно берет малыша на руки, первый ли это его сын или у него много детей, спросите сами, но сейчас лицо его светится радостью и покоем, а соседки по палате и нянечки растроганно всхлипывают и роняют на пол слезинки. Инка впервые чувствует,

как натянулась материнская струна, Инка занервничала, пододвинулась, готовая подхватить, спасти родное существо, ведь оно цепляется за воздух ручонками и вот-вот снова затянет от испуга пронзительный кошачий концерт. Но Уаскаро, Заклинатель Встреч, знает не только искусство бережного обращения с людьми, знает он, как надо держать совсем маленького человека на руках. Смотрит Уаскаро на сына, и Море Имен шумит у него в голове, самые разные, таинственные и сильные имена всплывают на поверхность и, отвергнутые, исчезают в волнах, опускаются на глубину ждать своего часа. Смотрит Уаскаро в глаза маленькому человеку, ищет в Море Имен подходящее для него, но потревоженное море беспокойно шумит, волнуется, грохотом волн мешает сосредоточиться и прячет свои сокровища на глубине. Попробуй нырни в темные холодные глубины Моря Имен. Но Уаскаро бесстрашен, он видит в маленьких черных глазенках золотые самородки, он смело ныряет в Море Имен, царапает рукой по самому дну, ищет, как бы назвать маленького человека, и вдруг улыбка озаряет его лицо.

И нежно уложив малыша в люльку рук, он что-то говорит, но ни няньки, ни соседки, ни даже Инка не слышат, что шепчет Уаскаро сыну. А говорит он следующее: «Здравствуй, милый мой Манко [28] , нет ни на Земле, ни за ее пределами таких славных и светлых дел, ради которых я пожертвовал бы тобой, ради которых я оставил бы тебя. Нет на Земле и на небе таких славных и светлых дел, ради которых можно жертвовать человеком. Не плачь, Манко, малыш, твой папа с тобой, и это главное».

28

Манко. Манко Капак – инкский культурный герой, легендарный первый правитель инков и основатель Куско. Сын бога Солнца Инти и богини Луны Мамы Кильи. Согласно легенде, вместе со своей женой-сестрой Мамой Окльо вышел из вод озера Титикака. Это же имя носил и младший брат Атауальпы и Уаскара – Инка Манко Капак (1516–1545), назначенный Франсиско Писарро марионеточным императором после казни Атауальпы и захвата Куско. В 1536 году возглавил общеперуанское восстание против испанцев. После поражения укрылся в провинции Вилькабамба, став основателем Ново-Инкского царства, просуществовавшего до 1572 года.

В тот же день, сорвав много восторженных взглядов у соседок и нянечек, Инка вырвалась из роддома. В руке у нее, как она и представляла, был небольшой пакетик с пеленкой и полотенцем, но, что она представить не могла ни раньше, во что не верила теперь, к груди ее пугливо припадал пушистый белый кролик дрожал от осеннего ветра и прижимал ушки от шума мегаполиса. Впереди Инки шествовал красавец с кожей цвета спелого миндаля, длинноногий, с узкими бедрами, от которых у всех нянечек начались прибои и штормы, он шел, прижимая к груди белый бутон одеял, излучающий мягкий неоновый свет. И когда из бутона слышался недовольный писк, нежный этот человек склонял голову, заглядывал туда и шептал: «Не плачь, не плачь, милый Манко, твой отец никому не даст тебя в обиду». Нянечки и сестры, молодые матери с детьми на руках и с детенышами в животах, все восхищаются: «Ну и красив этот смуглый мужчина, его волосы блестят на осеннем солнце, лучики-морщинки озаряют лицо радостью. А вы обратили внимание, как он нежно, ласково поправлял чепчик малышу. А правда, хорошо, до слез хорошо, когда отец заботливо прижимает сына к груди». Еще долго радостное, оживленное настроение не рассеивалось, по углам шептались, всхлипывали, а в воздухе стоял аромат магнолий и роз.

Несколько дней спустя Уаскаро с семьей отправился в путешествие, которое его возлюбленная, Инка, так давно и мучительно ждала. На стареньком «мерседесе» двинулись они в путь в те далекие края, откуда родом их души, – душа Уаскаро и душа Инки, туда, где берет начало Звездная Река, впадающая во все земные и лунные моря.

Не спеша петляли они по городу, выезжая на дорогу, и вот на одной из улочек им встретился жалкий, голодный и бездомный дядя Вася. Вид у него был угасающий, от отчаяния и раздражения изо рта у него валил дым. Чтобы спасти дядю Васю от голода и от верной гибели, они взяли его с собой. Дед по-хозяйски обустроил заднее сиденье для долгой дороги, обложился подушками и термосами, жевал уже шестой бутерброд с ветчиной, нянчил малыша и показывал всякие фокусы, например, отрывал клочок газеты, комкал в кулаке, а выпускал оттуда живую огненную бабочку. И сотни бабочек летели им вслед. Дядя Вася Пачакути оказался образцовой нянькой, он шипел и требовал не шуметь, чтобы не спугнуть сон младенца. Правда, иногда он нечаянно забывался, шумно грыз персики двумя передними зубами, косточки бросал в окно, и косточки эти метеоритами плыли вслед за машиной, каждая, шаря, нет ли поблизости звезды, чтоб прибрала к себе, нет ли незанятой орбиты.

Долго ехать к истокам Звездной Реки, но любая, даже очень длинная дорога приятна в хорошей компании и с хорошими песнями. Уаскаро счастлив, он в кругу самых близких ему людей. Удаляется машина, огненные бабочки кажутся искрами по кофейной гуще небес, уезжает Уаскаро, уходит на покой, на отдых, он выбрал семью и движется к истокам Звездной Реки.

«Но что же делать нам, что делать тем, кто не рассекает гармоничный небосвод, а остается здесь, в клубке противоречий, на земле, в городе Москве и курит один», – спрашивает мастер бус и ожерелий Бузина, разглядывая созвездия ночного неба со своего балкона и окуривая небо и созвездия никотиновыми смолами.