Инклюз
Шрифт:
Перелистнув следующую страницу, он прочел:
Вместе с папой куда-то подевались все те бесконечные объятия, которыми он не давал мне покоя. Он никогда не говорил мне: “В другой раз” или “Я сейчас занят”. Достаточно было просто поспорить с мамой, как она, надувшись, снова уходила в депрессию. Может быть, ей тоже нужны эти объятия, но, как и я, она не может подойти первой и просто молча обнять. Я знаю, что я слишком взрослая для объятий с мягкими игрушками, но порой именно это меня успокаивает, когда я закрываюсь в своей комнате.
Может, было бы лучше, если б маме совсем не было до меня дела. Наоборот, она не дает мне жить своей жизнью, вечно все вынюхивает. Как только я разговариваю по телефону с подружкой, у нее находятся дела рядом со мной. Тогда она тихо копается как можно ближе, чтоб услышать все сказанное не только мной, но и
Дальше полстраницы было пропущено и ниже, уже другим цветом ручки оказалось продолжение:
Моей маме 14 лет. Не по возрасту, конечно, а по поведению. Когда ко мне приходит школьный друг, она садится рядом и слушает все наши разговоры. Куда деваются все ее вечные заботы по дому, от которых она к вечеру так устает? Почему бы ей не делать свои “мамины” дела и не оставить в покое меня с друзьями? Еще лучше ей завести своих друзей, а не общаться с моими.
Она начинает давать советы моим подружкам, садясь к нам на диван, оставляя меня сидеть за ее спиной. А еще, она даже может вызвать полицию, если ко мне приедет на машине мальчик из старших классов и будет ждать на параллельной парковке. Я не хочу четырнадцатилетнюю маму.
Несколько следующих страниц были вырваны из дневника, а новые записи были сделаны уже несколько изменившимся почерком. Скорее всего, к этому моменту девочка повзрослела:
Мама может уставиться на меня и подолгу бесцеремонно рассматривать, отложив все проигранные лотерейные билеты в сторону. Даже когда я читаю книгу по школьной программе, то не могу сконцентрироваться на ее содержании от такого «расстрела» в упор. Тогда я поднимаю глаза и они, безусловно, пересекаются с мамиными. “Ты такая красивая”, звучит все та же приторная фраза. А ведь мне известно, какая я “красивая”. Эти проклятые прыщи лезут как бамбук из моей кожи. Нет! – они лезут из моего сердца, раздирая его. Почему-то другим девочкам больше везет, и вокруг них постоянно вертятся мальчишки. Пускай мама не замечает моих прыщей, почему тогда от такой острой любви она не купит мне машину? Почти все мои ровесники уже сами водят, а я все еще наездница «большого банана» – желтого школьного автобуса? Конечно, никто не станет смеяться надо мной вслух, но мне хватило одного раза, когда девочка из средних классов спросила, почему я все еще езжу на школьном автобусе, если могу уже сесть за руль. Значит, это заметно. Я бы пошла на работу в любую из закусочных в центре Калистоги, чтоб купить свою машину и, наконец, почувствовать себя более независимой, но мама не разрешает. Говорит, что тогда моя учеба скатится вниз. Почему мы отдалились от единственной бабушки? Хотя, что она может поделать, находясь в доме для престарелых…
Наверное, маме кажется, что ей удалось изолировать меня от внешнего мира. О, как счастлива я была, когда три подряд теста на беременность дали отрицательные результаты. Она бы вызвала полицию. Нет, это бы ее просто убило.
Бумага хорошо поддавалась – страница рвалась равномерно. Стараясь не нарушить переплет, Оскар аккуратно вырвал клочки бумаги. Вырванную страницу он смял и положил в карман. Теперь, сидя в неуверенности, он пробежался еще раз по написанному на предыдущей странице о четырнадцатилетней маме и, в конечном счете, ее тоже вырвал.
Достигнув первой, не исписанной страницы, он положил дневник перед собой на пол и рядом с ним раскрыл принесенные ноты, в которые были вложены рукописные листы. Из нагрудного кармана пиджака он достал маленький тюбик клея и принялся вклеивать их на пустые страницы. Он делал это быстро, но последнюю еще раз перечитал:
“Сегодня, в мой день рождения, мама сказала, что это не она мне, а я дала ей жизнь. Я сделала ее счастливой и придала смысл ее существованию. Хожу и думаю над ее словами. У меня нет никого дороже мамы, и вместе с ней мы победим все в этом мире!”
Убедившись, что всё аккуратно склеилось, и листы не слипнутся, если их сложить, он достал еще одну самодельную 3D открытку, и стал осторожно вклеивать ее на пустую страницу. Проверяя качество проделанной работы, Оскар несколько раз закрывал и открывал разворот. Из новой вклеенной страницы при развороте выглядывали качели. На изображении катались счастливая мама и ее дочь.
Все это он провернул довольно быстро. Можно было возвращаться в подвал.
26. Кошмар Джоанны
___
Иль прошлое не тень? Так что же сны?
Создания ума? Ведь ум творит
И
Созданьями, светлее всех живущих,
И дать им образ долговечней плоти.
Джордж Гордон Байрон
___
Сумерки мягко сгущались. Теплый воздух наполнялся усыпляющим запахом тихого вечера. И не было больше могучего дерева на холме. Не было Калистоги в долине холмов. Не было рези в глазах. На смену пришла одна сплошная сонная нега, незаметно вытеснив окружающую реальность. Через несколько секунд Джоанна ощутила высшее блаженство, всегда накатывающее в тот момент, когда организм вдруг проваливается в сон. В этот момент шея расслабилась, а голова рефлекторно опустилась на подушку из сложенных воедино рук.
Сон подкрадывался незаметно образами простыней и веревок у дома, где она, вешая постельные покрывала, держала в зубах прищепки. Трава под ее ногами пестрела небывалыми оттенками зеленого. Цветы сказочно благоухали медом.
Вдали пробили колокола, вернув Джоанну к суровой реальности. Сонные глаза посмотрели на светлое огненно-оранжевое пятно над горизонтом – на отблески только что опустившегося солнца. Магнетизм закатного «пожара» подтасовывал сознанию женщины короткие образы, явившиеся днем в медикаментозной полудреме.
Первые минуты видения были пронизаны жуткими темно-голубыми нитями, которые затягивали ее маленькую Эмму в темноту. “Что за странная подводная пучина?” – задавалась вопросом Джоанна. В этом видении муж тоже был в плену голубых канатов.
Еще несколько раз порывистый ветер принудил ее приоткрыть тяжелые веки, но картина узкого, как царапина, закатного неба, действовала как лучшее снотворное и глаза немедленно закрывались снова.
Секундное прозрение сменилось прежним видением, где толстые канаты прятались под покровом сплетённых сорняков. И как они только успели так быстро охватить запястья Джоанны? Каким образом хитрые узлы обернули ее ноги? Вдруг веревки стали натягиваться, поднимая обречённой жертве руки и ноги. Джоанна завалилась назад на спину, руками пытаясь найти хоть какую-то твердую зацепку. Пальцы скользили по мокрым стеблям, оставляя лишь редкие оборванные листья в ладонях. Неестественно вытягивая вверх руки, как перевернутая на спину черепаха, она все дальше влачилась неведомой силой по траве. Ветки приземистых кустов то и дело хлестко цеплялись за ее одежду, порой грубо ударяя по лицу. Не успев полностью предаться ужасу, женщина попыталась оглянуться, чтобы увидеть, какая сила так неумолимо тащит ее в неизвестном направлении. Лишь несколько раз в свете полной луны женщина уловила синюшные крепкие руки, держащие канат. Еще более тускло проступила из тьмы спина исполинского силуэта. Холод, исходящий от него, казалось, обволакивал всю долину каким-то ледяным замогильным ужасом. На какой-то миг ей показалось, что фигура обернулась к ней. Пытаясь схватиться руками за что-нибудь твердое, женщина вдруг осознала, что у похитителя нет лица – вместо него черная тень, пустота, скрывающаяся между нелепых высоких воротников. Потому и шепот невозможно было расслышать.
Отовсюду слышались стоны. Было не понятно, откуда исходили эти звуки, к тому же, к ним теперь примешивался крик самой Джоанны. Он рвался не изо рта, а из глубины ее груди. Ее жар стремительно уходит, догадалась Джоанна.
Пытаясь определить, откуда исходит громкий гулкий рев, женщина стала оглядываться. Мимо нее проносились глубокие ямы, покрытые инеем. В некоторых из них поблескивали глаза на иссохших мордах животных, не то оленей, но то собак. Еще дальше смиренно стояли загубленные племенами команчи невинные лошади их погибших товарищей. Верным коням остригали гривы, хвосты, порой даже веки и отправляли вслед за погибшими людьми. Она слышала об этом обряде всего лишь раз в детстве, но теперь сразу поняла, что это стояли за жеребцы. Откуда тут взялись все эти темные силуэты высохших или вмерзших зверей, женщине было невдомек. Сильно пахло плесенью. Женщине показалось, что она видит маленького пушистого щенка в овраге, но она не успела его рассмотреть. Промелькнули силуэты деревьев, похожие на высокие сгнившие пни. Запоздало в голове женщины пронеслось, что это могут быть люди, которых древние майя считали вылепленными из глины. Вдалеке, в темном кукурузном поле, среди стеблей ей чудились стоящие в раскраске индейцы. Символы, покрывающие их тела приобрели какое-то дополнительное значение. Джоанне казалось, что все эти люди всегда знали, что будет с ней происходить, передавали знание из поколения в поколение и теперь просто вышли из глубокой тени посмотреть на нее своими глазами. Все самое страшное из того, что запомнилось Джоанне из рассказов ее дедушки словно наполнило все окружающее пространство.