Инновационная сложность
Шрифт:
Существует ли процесс, который имел бы сходную с процессом познания направленность – взаимодействие с миром, инициируемое заинтересованностью любого рода: практической, теоретической, духовной, – однако же протекал бы в состоянии недвойственности ума? Полагаю, да: это знание, как прямое непосредственное усмотрение имеющегося, обеспечивающее видение вещей «в их таковости». Этот процесс удобно назвать постижением, непосредственным прямым усмотрением происходящего в другом, как во-мне-самом-совершающегося, достигаемым в результате эмпатийного переживания-вчувствования в то, что составило предмет интереса. Такое переживание имеет в своей основе недвойственное состояние ума и осуществляется не рассудком, а, если так можно выразиться, всем существом человека, а точнее, его интегральной телесностью как недуальной целостностью <ум – тело>.
Что же касается «прав» субъекта познания, в которых его имело бы смысл восстановить с целью обеспечения сложного мышления, то здесь можно сказать следующее.
То, как человек воспринимает и осмысливает мир, глубоко неслучайно. Я бы сказала, что способ видения мира является всего лишь другой формой выражения внутренней природы данного конкретного индивида, включая все аспекты специфики его формирования и развития. И когда мы нечто отвергаем в его мировидении, квалифицируя как неправильное, не соответствующее стандартам, мы тем самым отвергаем самого человека, одной из форм выражения сущности которого предстает специфика его познания. И это, как я полагаю, одна из самых тонких и ограничивающих форм цензуры, которую труднее всего искоренить, поскольку она продиктована, вроде бы, интересами «научности», «рациональности», «объективности», а на самом деле, это еще один барьер, воздвигаемый на пути свободного движения жизни как познания и познания как жизни. И это то, о чем, Петр Капица когда-то говорил как о праве творческого непослушания. Только он имел в виду непослушание академическое, возникающее в режиме «спора школ и авторитетов», а я имею в виду право на непослушание методологическое, которое составляет глубочайшую основу самостоятельности мысли, нахождения нетривиальных решений и нестандартных подходов в схватывании и осмыслении сложных проблем.
Итак, единственно значимым правом познающего субъекта является право так организовывать и осуществлять процесс постижения, как это органично для него на данной стадии развития его когнитивных возможностей. Последнее включает накопленный багаж знаний, опыта, навыков, стратегий принятия решений, которые выработаны в результате становления и развития его личности, соответствуют возможностям его репрезентативной системы <ум-тело>, и имеют глубокие генетические привязки. Я считаю, что все попытки насильственно видоизменить составляющие процесса познания в соответствии с навязываемыми стандартами «правильного», «хорошего», «объективного» мышления – не более чем вариант мыслительной цензуры (а также самоцензуры). На этом пути не так просто получить кардинально новые решения, поскольку в его основе – изначальная самоограниченность в восприятии имеющегося.
Должны ли мы отказаться от любых ограничений, налагаемых извне на процесс познания? Я бы оставила только моральные, нравственные ограничения и ограничения, связанные с избеганием жестокости и насилия как потенциально возможных составляющих процесса познания. От остальных ограничений я бы отказалась.
Позволяет ли проведенный в данной главе методологический анализ пролить дополнительный свет на решение каких-либо по-настоящему сложных проблем философии?
Представляется, да. Например, применительно к традиционной mind-body problem мы можем сказать, что логика отношений между элементами в этой системе не такова: эволюция духа / разума, влекущая и предопределяющая эволюцию плоти / тела; и не такова: эволюция плоти / тела, задающая эволюцию духа / разума. И не такова: тело и ум эволюционируют параллельно, любым образом обусловливая друг друга. В основе феномена возникновения сознания как наиболее развитой формы когнитивного освоения человеком реальности, лежит естественная динамика системной организации: сначала система становится такой, что оказывается способной демонстрировать сложное поведение, а затем это вновь рожденное качество системы – ее сложность – запускает процессы, являющиеся двумя сторонами одной медали. А именно, с одной стороны, происходит формирование нового паттерна структурной связности в рамках интегральной телесности – рождение новой самостоятельно действующей в мире единичности, с другой, – в рамках веера возможностей этой прежде не существовавшей формы целостности эмерджентно возникает и новая форма ментально-когнитивной активности – способность сознания. И тогда понятно, почему традиционно философия упирается в проблему определения того, что же первично, а что вторично: материя или сознания, разум или плоть. Мы можем сказать: ни то, ни другое. Потому что между ними не отношение причинно-следственной связи, и не отношение взаимообусловливания, а отношение сопоследования: и то, и другое представляют собой следствия более фундаментального качества совершающихся трансформаций. А именно, эмерджентно возникающего системного свойства – сложности – как нового ресурса в формировании паттернов упорядоченности связей в рамках исходного поля возможностей.
Еще одна важная тема в понимании природы познания касается вопросов об отношениях субъекта и объекта в ходе познавательного взаимодействия, а также того, почему получаемые на этом пути результаты не дают нам знания вещей в их подлинной сути.
Анализ показал, что когда мы пытаемся что-то рассмотреть в мире, всмотреться в него, мы занимаем по отношению к происходящему позицию наблюдателя. Но главное в другом: когда мы пытаемся что-то рассмотреть в мире, всмотреться в него, мы занимаем позицию наблюдателя по отношению к себе. Причина привносимых диссоциированным умом искажений в восприятие сложного в том, что мы не видим корень проблемы, считая, что, всматриваясь в объекты мира, мы фиксируем их, пригвождаем их, видоизменяя их природу. На самом деле, всматриваясь в объекты мира, мы фиксируем себя, мы пригвождаем себя, мы видоизменяем свою природу. Мы – иные, когда занимаем позицию наблюдателя по отношению к миру, чем тогда, когда растворены в нем. И следствием этой инаковости оказывается то, что нам открывается другой пласт реальности, по сравнению с тем, что открыт нам же, но как существам мира потока. Трансформация происходит не тогда, когда объект изменяется под нашим всматривающимся взором, а тогда, когда наш взор становится всматривающимся. Именно в это мгновение мы становимся иными, и, уже как следствие, иной становится реальность, открытая к взаимодействию с так трансформировавшимися нами.
Привнесение в мир человека диссоциации, в результате чего он перестает быть соприродным окружающему, базовой характеристикой которого выступает недвойственность, приводит к утрате способности непосредственно переживать-постигать происходящее в другом как во-мне-самом-совершающееся. А ведь именно данное переживание, обеспечиваемое эмпатийной способностью, лежит в основании непосредственного прямого усмотрения, которое обычно связывают с работой интуиции.
Именно такая трансформация само– и мироощущения выливается в дихотомизацию всего на свете. И это та самая позиция двойственного, дуального мировцдения, которая проявится и при взгляде на самого себя, и на окружающее, и на других существ. Таким образом, диссоциированный ум будет всё воспринимать дуально не потому, что таково оно и есть, а потому что такова его собственная природа. Поэтому когда мы видим мир поделенным на противоположности, наполненным борьбой и конфликтами, это не столько говорит о том, каков мир, сколько о том, каков тот инструмент, который мы направляем на постижение и мира, и самого себя.
Произвольным образом «отказаться» от двойственного мировидения невозможно. Ведь как бы мы ни хотели постичь вещи «в их таковости», сама подобная постановка задачи означает, что мы уже вынесли себя за скобки процесса, заняв позицию наблюдателя по отношению к имеющемуся. А это и есть то самое двойственное восприятие, которое изначально трансформирует наличную познавательную ситуацию. Но если мы научимся отдавать себе отчет в характере совершающегося, то искажает в предсказуемом для нас ключе, а именно, в направлении привнесения в видение и истолкование воспринимаемого двойственности. И поскольку данное свойство нашего исследующего ума остается константой мыслительного и перцептивного процессов (т. е. эта преломляющая линза всегда перед нашим мыленным взором), то и искажения, которые мы получаем в результате использования «так настроенного прибора», тоже будут постоянными. Простым усилием воли мы не можем убрать эту линзу. Однако – вследствие устойчивого характера обусловливаемых ею искажений – мы имеем возможность, если и не увидеть в прямом непосредственном усмотрении вещи такими, каковы они «сами по себе», то хотя бы понять, реконструировать, каковы они вне исследующего взгляда человека.
Итак, за счет стабильности искажающего фактора и – главное – за счет осознания обстоятельства его наличия, мы получаем возможность создавать модели, которые все-таки будут давать нам достаточно верное представление о том, каков же интересующий нас феномен вне изолирующей позиции наблюдателя. Но важное уточнение: не сам по себе, взятый, так сказать, «в его таковости», – подобного знания в результате применения любого рода реконструирующей деятельности получить невозможно, какие бы поправки мы ни внесли. Это даст другого типа знание, а именно, то, о котором говорит Кришнамурти: в тот краткий миг, когда вы видите иллюзию как иллюзию, вы находитесь в реальности.
Еще один примечательный момент: наша склонность воспринимать взаимодействия, осуществляемые в рамках адаптации к среде, как такие, где активное действующее начало – человек, а объекты окружающего – пассивны, лишь претерпевают воздействие, – такая позиция недопустимым образом опрощает реальную сложность природы когнитивных взаимодействий. Интенция видеть происходящее именно в таком ключе не случайна: она продиктована характером того инструмента, который мы обращаем к изучению реальности – а именно, диссоциированного ума. На самом же деле, как показал А. Минделл, акт взаимодействия правильнее понимать как такой, где активны обе коммуницирующих стороны, независимо от того, является ли нашим контрагентом другой человек или объект «неживой» природы.