Иномирянка для министра

Замосковная Анна

Он идиот?

— В личной жизни, — пояснил я, и по нервам ударили воспоминания о разговорах с императором. — Во многом благодаря тебе. Ты понимаешь, что при моём положении в обществе, стране и даже на международной политической арене мой брак должен быть соответствующим? Жена должна иметь хорошие связи или хотя бы достойную родословную.

Конечно, он не понимал. Не мог. Не знал, что дело не в престиже: стоял вопрос жизни и смерти. Я столько раз обвинял Лавентина в риске чужими жизнями, что сейчас было

до дрожи стыдно признаваться ему в том, что я подверг Лену опасности самим фактом её призыва в наш мир. Допив вино, направился к бару:

— Ты должен найти способ снять браслеты.

Хотелось чего-нибудь покрепче, чтобы вырубило быстро и эффективно, чтобы не вспоминать о Лене и о том, что кому-то из нас, возможно, придётся умереть. Я перебирал графины и бутылки.

— Постараюсь, — отозвался Лавентин. — В крайнем случае, снимем их через год. Если проявить волю…

Я не выдержал, перебил:

— Никакой воли не хватит сопротивляться зову браслетов.

— Но они же не могут в буквальном смысле заставить исполнить супружеский долг. Да, они будут притягивать, оказывать физическое воздействие, но разум сильнее. Если принять твёрдое решение устоять и следовать ему…

Как же это похоже на то, что я думал почти двенадцать лет назад. Бред! Наивный бред! И слушать мерзко. Выдернув пробку из графина, я стал пить прямо из горла, захлёбываясь жгучей жидкостью, чувствуя, как жар охватывает тело и плавит мозг, искажая окружающее пространство, размягчая, точно желе.

Приступ тошноты заставил остановиться. Попытался заткнуть горлышко, но пробка била по пальцам, соскальзывала по двоящейся кромке. Ну и Хуехун с ней. Сунул графин и пробку обратно в бар.

Бутылки и графины двоились, мысли расползались. Почти сладко от этой накатывающей дурноты, обещавшей забвение.

Ах, да, мы же говорили о брачных чарах… Алой пульсацией промчались мысли о Талентине, в груди разлилась боль. Опираясь на край барной дверцы, я зажмурился, пытаясь прогнать леденящий кровь ужас. Ситуации Лавентин не понимал. А должен осознать, что варианта, который он сейчас так наивно расписывал, не существует.

Но как донести до этого наивного, взбалмошного мальчишки, что он должен придумать что-то другое, придумать немедленно? Объяснить, не признаваясь в моей подлости.

— Знаешь, почему Талентина покончила с собой? — спросил я.

— Ты не рассказывал.

Не рассказывал? Да, кажется… вроде только на Сарсанну кричал, когда она пришла после смерти Талентины. А что кричал? Не помню…

Сосредоточился на том, что надо объяснить ситуацию. Слова всплывали из тумана опьянения удивительно легко, будто ждали:

— Мои ухаживания и предложения она приняла под давлением родственников. Даже, я бы сказал, из-за их шантажа. В первую брачную ночь она заплакала и призналась, что любит другого, без него ей не жить, и если я хоть каплю её люблю, то должен отпустить. — К горлу подступала тошнота, я помахал рукой. — Конечно, я был молод и благороден, тоже верил в силу воли и прочие глупости. Считал, что никакой брачный браслет мне не указ, и если я захочу… — Меня захлестнуло отвращением. Как глуп я был тогда! Стискивая губы, я давил ненависть к своей наивности. — А потом начался кошмар. Во снах. Наяву. Мы часами не могли отойти друг от друга. Порой было трудно понять, где сон, где реальность. И в какой-то момент физическое воздействие стало настолько велико, что мы не удержались. Ночью, пока я ещё спал, Талентина осознала, что навеки привязана ко мне и не будет с любимым. Написала прощальную записку и утопилась. Конец истории.

Я выдохнул.

Не так уж страшно оказалось в этом признаться. Хотя завтра я об этом пожалею.

Сильнее опираясь на бар, я вытащил графин с чёрным бальзамом. Убойная вещь, гарантировавшая сон без сновидений. Кажется, я не пил его достаточно давно, чтобы снова использовать.

Хороший же пример подаю. Надо закругляться. Сквозь туман одурения прорвалось воспоминание: я тяну Талентину из воды, её бледное заострившееся лицо, путающиеся в пальцах мокрые волосы…

То же самое может случиться с Леной.

— Я рассказал это, чтобы ты осознал: год ждать не получится. Придумай, как снять браслеты или как вернуть женщин в их мир. Что угодно. — Хотел бы верить, что в этот раз выдержу испытание чарами, но знал, что не справлюсь, и страх замораживал внутренности. — Любой вариант, только не повторение этого всего! Ты меня понял?!

— Да.

— А теперь иди! Отсыпайся! И работай! Ты должен всё исправить!

Лавентин поднялся:

— Да.

Наконец он пошёл к двери. Я приложился к графину, жадно глотая терпкую вязкую уничтожавшую разум жидкость. По нервам пробегал огонь. Желудок сопротивлялся, но я глотал: скорее, скорее, только бы уже рухнуть в забытьё. Но тело сопротивлялось отраве.

Опуская графин, я краем глаза уловил движение. Мерещится?

— Прости, я не хотел, — Лавентин заглядывал в приоткрытую дверь.

Так странно, что от этого непоседливого… чудака зависит моя жизнь.

— Ты никогда не хочешь, — пробормотал я. — Но почему-то всегда делаешь.

Только бы у него получилось снять браслеты или вернуть Лену домой, хоть какое-то решение проблемы.

— Может, всё не так уж и плохо? — заметил Лавентин.

Да, у него всё неплохо, он же не проклят. Он может делать что хочет.

1…4