Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Его имя уже тогда было окружено романтической славой.
– Котовский работал в военной секции исполкома. Там было немало людей, имевших военный опыт: они все-таки воевали с четырнадцатого года. Но командиром стал Котовский, хотя он-то прослужил в армии всего каких-нибудь три месяца.
Когда на кишиневском вокзале высадились вооруженные трансильванцы, туда прибыл Котовский.
Трансильванцы хотя и вошли в город, но под конвоем, в качестве наших пленных.
Однако весь город уже знал, что в доме помещика ХерЦа — кажется, на Садовой — все-таки разместился, пока еще негласно, штаб будущей оккупационной румынской армии. А у нас всего только и было,
Нашим войскам пришлось оставить Кишинев. В пасмурное, сырое и желтое утро тринадцатого января в город вошла румынская королевская армия.
Вскоре в Кишиневе собрался крестьянский съезд. Подготовили его мы, выборы провели мы, но открыть его нам уже не пришлось, — открыл «Сфатул-Церий». Правда, делегатов пересортировали: украинцев и русских не пустили, оставили только молдаван, очевидно желая сыграть на их национальных чувствах.
Епархиальный дом, где съезд заседал, был оцеплен войсками, во всех коридорах шныряли полицейские, за каждой дверью торчали сыщики. Посторонним вход был строго воспрещен. Но благодаря одному очень молодому члену нашей организации, Сереже Голикову, мы знали все, что там происходило.
Сережа был студентом Московского университета, но в тот бурный год события помешали ему уехать учиться. Он жил в Кишиневе в качестве репетитора у кого-то из заправил «Сфатул-Церия».
У Сережи была приятная внешность, он чудесно играл на рояле, пел романсы приятным баритоном, лихо танцевал мазурку, и его хозяева были уверены, что ничем на свете он не интересуется, кроме гимназисток старших классов.
Сережа умел пробираться всюду. Для него, при его связях и знакомствах, не существовало закрытых дверей. Пробрался Он и на крестьянский съезд.
— Ничего они, подлецы, с народом не сделают! — говорил он нам потом. — Народ ухватился за ленинские лозунги, он требует землю! Вы бы посмотрели картинку!— прибавил он. — Выступает некий благодетель из «Сфатул-Церия» и битых два часа бубнит, что молдаванам с русскими не по дороге. Он даже сказал, что Бессарабия должна отколоться от России и что в самой России советская власть больше трех недель никак не продержится. Битых два часа он бубнил и бубнил на эту тему. Но как только кончил, подымается на трибуну какой-то делегат молдаванин, на вид неказистый, хромой, и весьма простодушно заявляет: «Если, говорит, это правда, что в России советская власть кончится через три недели, то почему вы хотите отойти от России? Вы, может быть, хотите тут у нас, в Бессарабии, советскую власть объявить, если там она кончится? Только я думаю, вы что-то плутуете, вы хотите нас обмануть. Пока что мы знаем, что в России мужики получают помещичью землю, и мы хотим того же. А от вас нашему брату, видать, никакой пользы не будет. Только что полиция у вас другая. А в этом мало радости. Нам земля нужна. Давайте будем землю делить! А не хотите — нам Ленин поможет!»
Каково? Все стали бить в ладоши и топать ногами. Вы бы посмотрели эту картину! Сто шестьдесят молдаван, которых заставляют сидеть, и молчать, и не курить, и не говорить, и не кашлять, а только слушать и поддакивать,— и вдруг такое! А на оратора на этого вы бы поглядели: рваная солдатская шинель, взлохмаченные волосы, говорить не умеет, тянет душу, кашляет, сморкается в кулак, — но ведь какое сказал?! «Давайте землю делить!» И — «Ленин»! И прямо румынам в глаза!
Рассказ Сережи заканчивался, к несчастью, тем, что оратора и нескольких других делегатов, которые поддерживали его особенно горячо, вытолкали из зала, избили, чтобы другим повадно не было, и со съезда прогнали. А нескольких делегатов, которые оказались, коммунистами, увели и потом расстреляли. «Сфатул-Церий», по-видимому, рассчитывал, что крестьянский съезд проголосует за присоединение к Румынии. Расчеты не оправдались. Пришлось действовать иначе.
Спустя короткое время я как-то проходил по улице Гоголя и увидел, что вся она запружена войсками. У гостиницы «Лондон» их было особенно много. В дверях стояло несколько напудренных хлыщей в офицерской форме. Они впускали штатских по списку, проверяя документы. Оказалось, приехал румынский премьер-министр Маргиломан. Целью приезда было организовать присоединение Бессарабии к Румынии на основании «воли народа». «Народ» в лице сомнительных личностей, которые подобрал и организовал все тот же «Сфатул-Церий», входил в номер Маргиломана. Аудиенция продолжалась меньше минуты. Маргиломан спрашивал фамилию, заглядывал в список и каждому вручал конверт, повторяя одну и ту же фразу:
— Отечество на вас надеется и благодарит заранее.
Посетитель вылетал пулей: не терпелось взглянуть, сколько в конверте.
Но министр не истратил и половины суммы, ассигнованной на покупку голосов. Он сам рассказывал в кругу, друзей, что сначала положил в конверты кому сто тысяч лей, кому двести, кому пятьдесят. Но едва взглянув на иного посетителя, понимал, что больших денег ему давать не следует.
— Входит сельский попик, — рассуждал министр.— Ну зачем ему сто тысяч? Он еще, упаси бог, умом тронется от такой суммы! Довольно и двадцати! Или протискивается этакая физия из бильярдной. Зачем ему пятьдесят тысяч? Он и на второй сопьется.
Маргиломан рассказывает об этом с цинизмом, но не без юмора заправилам «Сфатул-Церия». Сережа Голиков вращался в их кругу, и мы все знали.
На следующий день, рано утром, был опубликован акт о присоединении Бессарабии к румынскому королевству на основании «свободного волеизъявления народа»,
И сразу в Бессарабию хлынули румынские королевские войска. Они распространились по всей территории вправо от Днестра.
Крестьяне, вооруженные вилами, косами и цепами, поджидали их на всех дорогах и беспощадно били. Правда, румыны и сами не хотели идти. Не иначе как чуяло сердце.
Я был в одном отряде бендерских железнодорожных рабочих. У села Кайнеры мы встретили две румынских пехотных роты. И тут разыгралась сцена прямо-таки опереточного характера.
По первому нашему требованию солдаты сдали оружие и тут же, без всякого нашего требования, а по собственной охоте, принялись лупить своих офицеров. Солдаты проявили большое усердие, и офицеры стали просить нас поскорее взять их в плен. Мы не стали отказывать, но они вздохнули свободнее только тогда, когда солдаты кое-как построились и с песней повернули назад, в сторону Румынии.
Да и генералам, по-видимому, тоже было неспокойно. Об этом можно судить по заискивающему тону воззваний, с которыми они обращались к населению Бессарабии. Так один из них, некий генерал Скина, расклеил афиши на, русском языке, в которых уверял, что королевскую армию привел в эти места один лишь «простой христианский долг». Генерал сокрушался по поводу того, что не все верят в его «чистую миссию свободы, равенства и братства».
Другой румынский генерал, с полутурецкой фамилией Давыдоглу, клялся, и тоже по-русски, что они присоединяют Бессарабию к Румынии «с братской почетностью и родством румынцев».