Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Лум-Лум сидел, повернувшись всем корпусом к аудитории, и Зюльма, влюбленно глядя на него, подливала вина в его кружку. Лум-Лум пьянел. Голос у него оседал и хрипел все больше.
— Я говорю открыто: я потерял охоту воевать. Раньше, когда мне случалось помочь фрицу пробраться на тот свет, я бывал доволен, это меня освежало. А с некоторых пор у меня всякое удовольствие пропало.
Я спрашиваю: если эта война нужна, то кому именно она нужна?
— Ты прав, мой маленький кролик! Ты прав!—воскликнула Зюльма над самым ухом Лум-Лума так, что тот вздрогнул.
— Ты помалкивай! С тобой
— Мне кажется, — робко вставила Зюльма, — что это именно то, что сейчас делают солдаты в России, если верить одному артиллеристу, который...
— Я не знаю, что делают солдаты в России, и артиллеристы интересуют меня, только чтобы надавать им по клюну. Налей мне винами молчи! — оборвал ее Лум-Лум.
7
Меня послал"и в штаб. Накануне была получка. У солдат имелись деньги. Как всегда в такие дни, я возвращался нагруженный разными покупками, главным образом вином.
Недалеко от поста, у последнего поворота, я услышал громкие голоса. Я ускорил шаги и стал различать чей-то чужой голос:
— Приказываю стрелять!
Это был голос командира батальона, майора Андре.
— Стрелять немедленно!
Попадаться на глаза майору Андре, в особенности когда он бесится, да еще когда на тебе шесть баклаг вина, было бы безрассудством. В двух метрах от меня находилось углубление, прикрытое повалившимся деревом. Я бросился туда.
Стрелять немедленно! — орал майор.
— Сейчас они не воюют, господин майор, — подчеркнуто спокойно объяснял Лум-Лум. — Они оправляются. Мы стрелять не можем.
— Стрелять! — уже ревел майор.
— Господин майор, у нас с ними соглашение! — еще более спокойно настаивал Лум-Лум.
— Вы будете стрелять? — не своим голосом рычал майор.
• v- Нет!
Повисла очень короткая пауза, и майор заговорил снова, но на сей раз тоже спокойно, сдержанно.
— Имя? — кратко спросил он.
— Айала! — подсказал голос Миллэ.
— Легионер Айала, приказываю вам стрелять по неприятелю,— отчеканил майор негромким голосом.
— Не могу, — ответил Хозе.
— Имя? — спросил майор.
— Незаметдинофф,— подсказал голос Миллэ.
— Легионер Незаметдинофф, приказываю вам стрелять по неприятелю.
— Нет.
Еще двое ответили так же кратко. Последним отвечал Лум-Лум.
— Убирайся вон, грязный верблюд! — с расстановкой сказал он. — Кажется, вы, господин майор, знаете по-арабски? Так слушайте хорошенько. Я вам говорю: «Наалдын забро о’мок». Это очень оскорбительно для вашей матери, сударь.
— Великолепно, — преувеличенно корректно и глухо сказал майор. — Я пришлю в пост номер шесть смену. А вы, Миллэ, оставайтесь здесь! Оружие отобрать! При малейшей попытке к бегству вы стреляете.
— Слушаю, господин майор! — ответил Миллэ.
Вскоре майор прошел мимо моего укрытия. Я вылез
и бросился в пост.
Я услышал короткий револьверный выстрел и крики. Это избивали Миллэ. Он лежал на земле, окровавленный.
Его колотили руками и ногами куда попало. Неза-метдинов, голый по пояс, плясал у него на животе. Лум-Лум, в одних исподниках, бил его ногами под подбородок. Миллэ тяжело и глухо стонал и все тянулся к своему револьверу, который валялся, на земле в двух шагах.
В азарте меня приняли за караульного, который пришел арестовать их. Кто-то даже ударил меня, и Миллэ оставили в покое.
Все стояли красные, возбужденные. Незаметдинов дрожащими руками скручивал цигарку. Тут я увидел, что Пепино лежит на земле в луже крови и рвет на себе шинель.
— Миллэ выстрелил в него.
Пуля попала Пепино в грудь. Кровь била из раны и изо рта.
В ходу сообщения послышались шаги. Прибежал лейтенант Рейналь.
— Что вы наделали, дураки?! — кричал он в ужасе.— Что вы наделали?!
Лум-Лум тяжело дышал.
— Черт же их принес, когда не ждали, — сказал он. — Я, вот видите, даже штаны снял, — извините мое неуважение, господин лейтенант. Вошь очень докучает. Грелись на солнце. Ну, немцы, конечно, не стреляют. Они в отхожем сидят, а мы греемся на солнце. Ждем Самовара с вином. Принес? Вот хорошо! Давай...
Он схватил баклагу и стал пить из горлышка. Кар-менсита тоже выпил, и ему сразу стало грустно. Он молча опустил голову и прислонился к стене.
— Да. Значит, пришли наши любимые начальники, увидели нас в таком облачении и сейчас же подарили каждому по пятнадцати суток ареста, — продолжал Лум-Лум. — Я поблагодарил от имени академии. Тогда майор взъелся: «Месяц! И одеваться немедленно!» Тут, я тебе скажу, старик Самовар, — а вы извините, господин лейтенант, — мне стало смешно все на свете. Я говорю ему: «Зачем одеваться? Погода жаркая. Мы вошь сушим. Садитесь с нами». Майор озверел. Он хватается за револьвер. Миллэ тоже. Они за оружие — и мы за оружие! Такого они еще не видели. Они привыкли иметь дело с баранами и испугались.
— Эх, рюско, если бы ты хоть видел эти рожи! — перебил Карменсита. — Я даже не понимаю: ведь в бою они храбрецы, а тут у них сразу животы ввалились.
— Ну конечно! Дурак, ведь это бунт. Для них это опаснее войны. Майор видит — дело плохо, и пробует смеяться. В это время он заметил, что немцы оправляются в отхожем месте. Он задумал соблазнить нас этой интересной добычей и кричит: «Дурачье! Немцы вам зады показывают, а вы любуетесь и не стреляете?! Кто мне подсунул таких легионеров? Это не Легион! Это Армия Спасения!..»
— Ладно! —перебил я Лум-Лума. — Остальное я слышал. Что будет дальше?
t
— Дальше все пойдет, как полагается. Мы выпустили майора живым, и этого он нам не простит. Он нас расстреляет. И правильно! Мы достойны презрения! И я первый. Надо было переправить его на тот свет, в обитель праведных. Он бы теперь находился в гостях у господа бога и забыл про нас. А тут еще эта падаль Миллэ! Он стоял здесь со своей кукушкой в руках и дрожал. Меня это взбесило. «Чего ты дрожишь! — я говорю. — Страх ударил тебе в грудь и у тебя открылся желудок? А где твое сердце?» И при этом я как-то незаметно вклеил ему пару каштанов в рыло. А эти дураки обрадовались и стали его убивать. Конечно, весело! Но он выстрелил и попал в Макарону. Что, больно тебе, старик?