Интервью для Мэри Сью. Раздразнить дракона
Шрифт:
А мы с Броком сидели на границе света и тьмы, так, чтобы случайные глаза нас не увидели, а уши — не услышали. Дракон рассказывал без пафоса, не оправдываясь и не обвиняя. И я понимала: каждое его слово — правда.
Испепелил ту бриталь старший брат Брока — Вьельм. На то была веская причина: кто-то из жителей городка убил его возлюбленную. Она, сбитая магическим огнем, камнем упала в расщелину.
Самки всегда слабее самцов, невеста не смогла расправить крылья и ударилась о камни. Падая с такой высоты, с которой рухнула Марна,
Все это произошло в день свадьбы. Во время первого полета, когда супруги должны были лететь крылом к крылу. Вьельм обезумел и решил покарать убийцу-мага, который поспешил укрыться за стенами бритали. Гнев и отчаяние во сто крат увеличили пламя дракона, что был не столь силен, сколь полон ярости. И все же горожане его атаку отбили.
Вьельм улетел, но вернулся с подмогой, и Брок, находившийся в то время далеко от брата, не смог его остановить.
Началась война.
Ящер закончил говорить и продолжил смотреть немигающим взглядом в сторону огня. Я же своей журналистской печенкой почуяла, что сказанное Броком лишь вершина айсберга. Но у кого можно выведать все остальное? Блуждающий взгляд наткнулся на шкуру, который усердно подбивал клинья к Ярике. Вот уж неугомонная натура, решившая, что оборотней в этом мире мало и нужно срочно увеличивать их поголовье.
Блохастый вовсю увивался вокруг девушки и не подозревал, что я не хуже таежного клеща нацелила на его шкуру свои репортерские жвалы.
Ночь наступала медленно, но неотвратимо. Наконец, когда почти круглая желтая ноздреватая луна зависла в зените, все, кроме караульных, уснули.
Йон и еще трое стражей должны были охранять покой обозников до часа волка — времени самого темного, когда предрассветные сумерки еще не прорезал розовый отсвет восходящего солнца, а ночная тишь словно сжалась и загустела в предчувствии, что ее срок на исходе.
Я дождалась, пока дыхание Брока выровняется, а лагерь погрузится в сон. Повременила еще полчаса и потом начала изображать бессонницу.
Играла старательно — на бдящую публику. Наконец, решив, что зевков и потягушек достаточно, встала и двинулась к оборотню. По дороге обо что-то зацепилась и, падая, инстинктивно выставила руки вперед. Ладони сразу же выпачкались в чем-то жидком. Чертыхаясь, встала, отряхнулась и двинулась дальше, костеря про себя любителей оставлять посреди дороги плошки с водой.
Похоже, что сегодня был вечер бесед. Пусть так. Главное, чтобы за этими разговорами я сумела узнать всю правду.
У догоравшего костра шкура перешучивался с одним из охранников. Остальных видно не было. Эти двое вели разговор о возвышенном и вечном, а если проще — трепались о нас, женщинах.
— Слушай, Йон, я вот никогда не понимал девок. Ей говоришь: «Пошли!» — а она жмется и только твердит: «Нет-нет». А если отступишься, согласившись с этим ее «нет», смотрит так, словно смертельно оскорбил и на сеновал все же идти надо было…
— А это завсегда
— Ну да, тверди все едино: что баба, что мужик, что мрак и пепел, что дохлый дракон.
Я вступила в круг света, заставив сторожей технично свернуть научно-философский диспут.
— Чего тебе не спится? — по праву знакомца вопросил оборотень, как-то подозрительно кося глазом.
Я передернула плечами и зыркнула на охранника, оказавшегося широкоплечим юнцом. А со спины и не скажешь — здоровый какой. Парень сбледнул и спросил:
— Может, надобно чего, госпожа ведьма? Аль хотите водички попить? Так в котелке еще остался отвар…
Я хмуро глянула на говорунов, потом на котелок:
— Больше всего я сейчас хочу бутылку хорошего вина и амнезию, но пока в наличии вижу только этот ваш отвар и суровую реальность.
Парень окончательно загрустил. То ли не знал, что это за зверь такой — амнезия, а, следовательно, всучить его в ведьминские руки, чтобы отстала, не имел никакой возможности, то ли печалился из-за внезапно прерванной занимательной беседы.
Я, не спрашивая разрешения, присела между ним и Йоном. Журналисты, когда учуют сенсацию, могут быть дюже настырными, беспринципными и въедливыми. Шкура, словно догадавшись об этом, непроизвольно от меня отодвинулся.
Я пододвинулась ближе. Он — еще раз отодвинулся. Я начала преследование в стиле бешеной улитки. Таким макаром мы переползали по бревну, пока оно не закончилось и шкура не поприветствовал землю тем местом, из которого растет хвост. И все это в гробовой тишине, под испуганным взглядом второго дозорного.
— Не смотри на меня так, — нашелся Йон, встал и потер бедро.
— Как? — уточнила я, осматривая завоеванную бревенчатую территорию. Повернула голову к парню, что до моего появления так мило трепался с перевертышем.
Тот, поймав мой взгляд, принял превентивные меры и тоже отодвинулся, а потом и вовсе выдал:
— Я, пожалуй, того… обойду дозором лагерь и сменю Бакулу…
— Чего это он? — не поняла я, глядя в спину удаляющемуся охраннику.
— А ты себя со стороны видела? — хмыкнул Йон, вставая.
Шкура обошел меня по дуге и присел ровно на то место, с которого только что дезертировал дозорный, а потом продолжил:
— Волосы растрепаны, глаза горят, на лице такое выражение — сожрать живьем готова, а за тобой еще и метла летит.
Я повернула голову. Действительно, в двух локтях от земли парила моя метелка. А я и не заметила. Пока таращилась на свой транспорт, Йон решил меня добить:
— Да и руки, судя по всему, в крови. Притом учти, что ты для обозников — ведьма. Можешь как мор прогнать, излечить, так и младенца живьем сожрать. Это какое у тебя будет настроение.