Иоанн Грозный
Шрифт:
– Не мудрил я!
Побежал за письмом. Земля под ногами горела. Опричники оживились. Жди, окончательно умело повернут Малюта с Басмановым шею государя с запада на восток. Направят гнев царский на Владимиро-Суздальскую землю, а там можно и Нижний с Ярославлем пощупать! Опять не учли опричники скрытую цареву заготовку. Иоанн вдруг крикнул слезливо, сорвал голос:
– Разувайся!
Никто ничего не понимал. Государь же уже стягивал сапог со старавшегося не удивляться Малюты–Скуратова.
– Чего ты, Иоанн Васильевич?!
– Я, божий раб Иоанн, ноги вам, братья, буду мыть, дабы увидели вы все ничтожество мое. Не царь я, не царь, грешник великий!
– слезы струились в бороду Иоанна.
Кликнутые
Князь Афанасий Вяземский замешкался:
– Разувайся и ты! – цыкнул на него царь.
Поняв, что царь будет мыть ноги всем, покорно разулись все опричники. Только царевичи еще оставались сидеть обутыми. Воздух наполнился гнилостным прением.
Князю Вяземскому царь мыл ноги не столь охотно, как Малюте. Вошел Годунов. Царь указал ему на лавку. Борис сел. Царь снял с него сапоги. Иоанн купал Годунову ноги, вороча лицо от прелого запаха, а тот думал, как бы царь сейчас с благочестивым лицом не усердствовал, не дано Борису заместить в сердце Иоанна его любимцев – Григория Грязного и Федора Басманова, ибо на разном он и они поле.
Федор Басманов меж тем неожиданно взрывчато хмыкнул. Терпел, да смешно ему показалось, что царь моет ноги своим подданным. Царь запустил ему в лицо мокрым рушником:
– Пес смердящий! – расплескал чан. – И все вы - бесы недостойные!
Оставив опричников в парализующем недоумении, Иоанн вышел большими шагами. Опричники не смели до еды дотронуться. Годунов сидел с письмом, тупо смотря на него; ноги оставались в чану. Опричники шептались: добро, что царь не заставил их пить воду, в которой ноги им мыл. Спешно разувшиеся царевичи натянули сапоги и ускользнули из трапезной первыми.
Годунов боялся ждать суток. Действовать через женщин, знать, слаб государь к любви! Личная интрига подталкивала Годунова к делам благородным. Ему было выгодно, чтобы спаслись Владимир и Суздаль, ибо не было Борису места в партии войны. Годунову было выгодно, чтобы Иоанн любовь к юношам разбавил привязанностью женской, вновь женился, явил некое, пусть неустойчивое, постоянство. Рассчитывал Борис подыскать царю супругу им, Годуновым, управляемую. Только в этой схеме Борису было место. Если царская жена станет ему послушна, обойдется он и без заносчивых бояр и без опричного хамства. Борис чувствовал: не в мятежах и войнах, а в мирной жизни способен он проявить себя, медленно, ползуче, неназойливо входить в доверие, неспешно подавить соперников собственными достоинствами.
Государь же продолжал находиться в экзальтации. Восторг от самоунижения сменился страстным желанием повторно знать будущее. Он шел к Бомелию. Снова гадал, рассуждал о грядущем. Пробовал звездам доверить, обратиться ему на восток или на запад. Звезды, послушные Бомелию и польскому золоту послушно отвечали: только на восток. Но царя занимала своя жизнь и смерть. Ужасное предсказание сорокалетнему сильному мужчине, что осталось жить пятилетие. Вот и отцу его было дано 54 года, а деду так целых 66. Почему ему столь мало отпущено? Не по грехам ли? И слушая льстивые выкладки Бомелия, Иоанн думал о греховности похода на восточные города. Опять кровь, убийства, разграбление, слезы матерей, немощные старики, валяющиеся в ногах, простирающих к нему руки. Он отчетливо видел, как подталкивают его к походу жадные на добычу опричные псы. Да их, тварей, чем-то надо кормить! Не то начнут жрать себе подобных и жрут, как голодные свиньи в хлеву. Замучают взаимными доносами… Но он же всем сказал, что не царь более. Не спасет ли то? По предсказанию умереть через пять лет должен московский царь, не сказано – Иоанн.
Годунов торопился воспользоваться взвинченным душевным состоянием государя, готовил для него представление. Он разгадал: царь в новой жене ищет повтор потерянной Анастасии, и хотел показать Иоанну в лицах соединение того с подобием мертвой царицы. Удобными для использования он посчитал бессовестного Географуса и Ефросинью Ананьину. Ведя собственную игру, Борис не учел, что опричники не ограничатся глухим неудовольствием на упущение доносчика и очернительной бумаги на Суздаль. Басманов и Василий Грязной, один с сыном, другой с братом, Федором и Григорием, второй час, будто случайно, бродили у царских покоев с готовыми на Бориса ножами. У Федора и Григория припасены были за плечами даже луки с колчанами.
Борис приказал Матвею Грязному привести Ефросинью в боковую дворцовую галерею. Недалече располагались покои Бомелия. Выходя от него после очередного гадания, царь должен был неминуемо наткнуться на Ефросинью. Ирина, сестра Бориса, убрала Ефросинье волосы, как носила покойная Анастасия. На плечо положила длинную весомую косу. Годунов принес из царской ризницы сарафан умершей, ризу царицы и высокий головной убор. Ефросинья одевалась послушно, как велели. Ей не сообщали, зачем и куда надо идти. Она предположила, куда гордость сердца от Якова склоняла: государь предпочел ее, но колеблется Желает посмотреть, как ей царицы наряд придется. Мрачное лицо Матвея, снедаемого противоречивыми мыслями, беспрестанно в сени заглядывавшего, торопившего, будто подтверждало течение вещей. Дальше по коридору терзался муками ревности другой и по-другому влюбленный – Яков.
Давеча брат провел сестру в покои государя, где висел портрет Анастасии Романовой, писанный фряжским мастером, и велел запомнить образ до тонкости. Цепкая, жадная к деталям память тринадцатилетней Ирины схватила картину по черточке. Ныне и без того схожая с Анастасией, Ефросинья возродилась в ее одеянии. Платье был впору. Сарафан вылито обхватил формы. Только на животе и груди зарябились складки. Ефросинья еще не рожала, покойная же Анастасия выносила шестерых.
Ефросинья оглаживала сарафан, изумлялась упругости золотой ткани, трогала витую золотую нить, пущенную по горловине и подолу. На покатые плечи Ефросиньи Ирина накинула вязаный шушун, перехваченный шелковым поясом. Он и скрыл незначительную несоразмерность сарафана. На груди шушуна россыпь самоцветов сложилась в причудливый рисунок. Застегивалась накидка на фибулу – две пуговицы из агатов, соединенные золотой цепью. На голову Ефросинье Ирина прикрепила серебряными булавками роскошный кокошник, густо усыпанный белоснежным речным жемчугом, которым тогда были щедры русские реки. Ирина держала зеркало. Счастливая Ефросинья крутилась перед ним. Довольная увиденным, топнула ножкой, подплясывая.
Матвей, радуясь и скорбя, повел Ефросинью в назначенный час на указанное Годуновым место галереи. Ефросинья сжимала руку сосватанного жениха горячей ладонью, сцепляла пальцы, всем видом показывая, что ему следует разделить ее успех. Она почти забыла про Якова. Но против воли глаза искали кого-то. Ни Матвей, ни Яков не могли справиться с сердцем, чуяли тяжесть безмерную. В темном углу галереи, где в вышине через пятиугольные бойницы лился синий свет, а внизу, мерцая, горели по стенам плошки светильников, Матвей подвел Ефросинью к долговязому человеку в царской ферязи. Годунов постарался не просто одеть Географуса, но в праздничную мантию царского свадебного одеяния. По задумке, суеверный Иоанн, увидев себя со стороны вместе с покойной Анастасией, должен был окончательно утвердиться, что Бог ведет его найти ей подобие. Тогда останется ему выбрать между Ефросиньей и Марфой, тоже, но менее с покойной царицей схожей, двумя из четырех Борисовых ставленниц.