Исчезнут, как птицы
Шрифт:
Очень согбенная старушка. Очень случайные мысли. Не стихотворение, не закон. А вдруг он ошибается? Берёшь, например, энциклопедию, раскрываешь на слове «нравственность» и читаешь: смотри «мораль».
Она напомнила ему бабушку. Кажется, только вчера он заметил ей, сидя на кухне: «Это что, хлеб уже юзом пошёл?» – «Каким юзом?» – удивилась она. – «Да посмотри, весь в плесени!» – «Ну а больше нет никакого, – развела она руками. – Соскобли ножом». – «Ха-ха, соскобли… – засмеялся он. – А потом на погост понесут».
Придётся идти. Несмотря ни на что. Но тут невероятное везение: снова дали зелёный, а слева вдруг замешкались, что-то не сработало у гения скорости и комфорта, засто-порилось движение, и сразу же образовавшаяся очередь загудела на разные лады: «бе-е… ме-е…» – и все стоящие у светофора, прохода ожидающие, ещё не веря в удачу, подхватили эти голоса, затолкались и уже сдвинулись с тротуара на проезжую часть, туда, где несмотря на солнечное марево, всегда вода, жижа, незамерзающий пролив,
Гостева вынесло прямо к автобусной остановке. Тут он отряхнулся и перевёл дух; ненадолго, потому что и так людно было на остановке, но подходили ещё новые люди и становились очень плотно. Они нервничали, когда мимо проезжали пустые автобусы. «Катаются, – заметил вслух один представительный мужчина и пояснил: – У них же бригадный подряд. Вот они друг за дружкой и ездят. Бригадир – на обед, значит, и остальные за ним». – «Какой там обед? – вздохнула женщина с тремя сумками. – Праздник сегодня». Наконец один автобус остановился и распахнул двери. Уже когда он подъезжал, сигналя нетерпеливой толпе, рвущейся ему наперерез, можно было предвидеть, что будет дальше. А дальше было то, что на языке тревоги и озабоченности называется штурмом. Первой в салон ворвалась женщина средних лет; плюхнувшись на сиденье, она закричала замешкавшейся подруге: «Быстрей, а то все места займут!» У Гостева забилось сердце, он подался вперёд, как завороженный, словно навык его подтолкнул, закреплённый памятью, не его, правда, памятью, а там, в дверях, застряли, сплелись чьи-то руки, столкнулись сумки, ноги. И он понял, чья это память, – бабушкина, её беспокойные отметки. Долгожданная, после двухсуточного ожидания, подача локомотива на перрон. Давка обезумевшей толпы. Паровозный гудок. Мешочники на крышах вагонов и разбитая крынка молока на рельсах. Вот и теперь ровесница его бабушки побелевшими от напряжения руками вонзилась в поручень, стараясь не пропустить более ловкую и молодую соперницу. Она всё продолжала ехать в эвакуацию. А Гостев, подталкиваемый в спину, думал, что в конечном счёте все эти испытываемые неурядицы не более чем гримасы марионеток, сидящих внутри человека и слепо бунтующих против истинного в нём, – дёргая его за нитки, будучи сами в подвешенном и взвинченном состоянии, они же воображают себя хозяевами. Выказать досаду, нагрубить – значит, признать за ними силу. И он молчал, когда ему заехали локтем в живот, больно наступили на ногу. Подталкиваемый в дверь крепкой стеной, на которую не дай Бог оглянуться и увидеть то, что на ней написано, он уговаривал себя воспарить над обыденностью и мелочной суетой. Это ему удалось, когда он приткнулся к компостеру, хотя на него по-прежнему давили. Он уже не дышал; а на него дышали, ощупывали его, как свою сумку, залезали в него, как в свой карман. И он думал – что ему ещё оставалось? – о том, что страдая, расходуешь себя на вымысел. Расход – это и есть жизнь. Вот же они, её объятия, которые стараешься терпеливо переносить, потому что, когда в одном пассажире из ста локтями расталкивается агрессивная отзывчивость, поневоле затронутыми становятся все. Да сколько раз наблюдал Гостев, как маленький скандальчик развивался в тяжёлую и опасную эпидемию, для погашения очага которой требовалось вмешательство водителя и он даже останавливал автобус.
Но вот одна маленькая девочка, совсем рядом с Гостевым, болтая ножками на коленях у мамы, беззаботно пропела: «Мы едем, едем, едем в далёкие края, хорошие соседи, весёлые друзья!» – и он ей не поверил. Не мог он этого ни спеть, ни подумать.
Жарко было, душно. В приоткрытое окно влетал не свежий воздух, а пыль вперемешку с уличным шумом и выхлопами всё тех же автобусов, другого транспорта. Гонки. Ралли.
Девочка, мотая косичками, снова завелась: «Мы едем, едем, едем…» «Куда? Куда мы едем?» – подумал Гостев. Он отметил что-то болезненное в её лице. Да мы все тут больные, решил он, у меня вон целый континент болен.
Пустыня. Африка. Он облизал сухие губы. Очень хотелось пить. Солнце стояло высоко. Раскалённый песок обжигал пятки. Обувь он потерял. Какая досада… Язык – шершавая подошва. Солнце стекает тонкой струйкой по ложбинке позвоночника… Он шёл первым вдоль гребня песчаного холма. За ним кто-то ещё тащился. Он не оглядывался. Тесно в груди, тесно в голове. Он чего-то ждёт. Он куда-то идёт. Далеко в стороне едва различимой точкой пронеслась машина. Наверное, из Парижа. Наверное, в Дакар. Мир понятий, мир функций, производных от понятий, мир людей, производных от приданных им функций. Стоп. Остановка. Совсем недолго. Снова в путь. Движение приносит результат. Видение на горизонте: пальмы, глинобитные стены, приятный ветерок от небольшого озера. Вода. Наконец он добрался до оазиса. Он попросил напиться. Его попросили закомпостировать абонемент. Он вздрогнул и очнулся. Важная операция. Напоминание о нелегальности положения и необходимости быть настороже. Ведь только определённое количество чётко пробитых на клочке бумаги дырочек твердо заверяло возможных контролёров, что пассажир оплатил проезд именно в этом авто-бусе, а не сделал этого вчера, год назад в другом автобусе, или не нашёл его на остановке.
Гостев знавал в детстве одного парня, который специально собирал закомпостированные абонементы со всех имеющихся на маршрутах троллейбусов (их в городе было меньше, нежели автобусов). Тогда, зная номер троллейбуса и то, какой абонемент ему соответствует, он мог больше не платить, если, конечно, не поставят компостеры с новым узором дырочек. Скажем, сев в троллейбус с бортовым номером 187, он, порывшись в своём каталоге (поговаривали, что у него такой имелся), вытаскивал соответствующий данному номеру, вечный, никогда не стареющий закомпостированный абонемент и ехал очень даже спокойно, не волнуясь и не оглядываясь по сторонам в поисках вершителей скорого суда.
Сам Гостев проезда так и не оплатил.
Принято почему-то считать, что большинство «зайцев» составляет молодёжь, но это ошибочное мнение. Среди них попадаются и люди в возрасте, по внешнему виду которых можно с уверенностью сказать, что это вполне добропорядочные граждане. Безбилетники рискуют не ради экономии. Одни считают, что просто не обязаны платить, – не за что; напротив, им бы должны были выплачивать компенсацию за езду в «таких» условиях. Другие просто стараются как можно меньше платить вообще за что-либо, кроме самой крайней необходимости. Гостев не платил по лени.
Он был опытным безбилетником и настолько поднаторел в искусстве бесплатного проезда, что его никак не отличить было от спокойных за свою совесть (которая, как известно, лучший контролёр) пассажиров. Весь его облик, когда к нему обратились бы с требованием предъявить билет, словно говорил: «За кого вы меня принимаете? Да я уже четырежды обилеченный!» Под его внешней невозмутимостью крылся трезвый расчёт. Ему не нужен был никакой каталог. На всякий случай у него всегда имелся при себе чистый абонементный талон. Он знал всех контролёров города в лицо. Ему были известны все остановки, где вероятность проверки билетов наиболее велика. Он изучил психологию водителей, иногда берущих на себя обязанности контролёра. Он никогда заранее не двигался на выход к задней двери, – очень наблюдательный водитель именно в эту минуту объявит: «Выход через переднюю дверь!» Что тогда делать? Остановиться на полпути и не выходить? Тогда к тебе подойдут… Билет уже не станешь компостировать, поздно, водитель наблюдает в зеркальце и улыбается: хоть и сосед ты, возможно, хороший и друг наверняка весёлый, а всё ж попался, гад! Такого случая у Гостева быть не могло. Каждодневная возможность встречи с опасностью приучила его, рассчитав время до сотых долей секунды, шагнуть к двери тогда, когда она откроется, и спокойно выйти. Или он сразу, как входил, останавливался у задней двери. Его так просто не проведёшь, он такие трюки здорово изучил!
«Мы едем, едем, едем…»
«Закомпостируйте, пожалуйста!» Гостев обернулся. Девушка. Очень симпатичная. Длинные светлые волосы. Её лицо обдувает лёгкий ветерок в открытое окно. Но просьба не к нему, а к его соседу, ставшему совсем недавно законным пассажиром. Улыбающийся, слегка вспотевший, потом задыхающийся, он долго возится с талоном, прежде чем устанавливает его в компостере, затем поднимает руку, чтобы размахнуться для удара и… билет улетает на улицу. Пауза. Ветерок – коварный насмешник. Или это сам билет испугался чудовищного удара, подумал Гостев, и вовремя ретировался. «Извините…» Уже слышится чьё-то короткое «ха-ха». «Я вам сейчас возьму…» – «Да не беспокойтесь…» – «Ну что вы, девушка, мне так неудобно!..» Пострадавший, весь красный и теперь основательно вспотевший, идёт к водителю. Виновен. На опустившегося бродягу, пьяницу так не глядят, как ему смотрят в спину. Словно он предатель какой или жену с малыми детьми бросил. Скверный случай. Не только для него. Для всех, кто рядом, кто назван был «хорошими соседями» и «весёлыми друзьями» .
Снова остановка. Кто-то вздыхает за спиной Гостева: «Как в Африке», и он отвлекается. Поворачивает голову в сторону выхода. Кто бы это мог сказать? Шедший за ним по пустыне… Он? Посмотреть бы на него. Нет ничего проще, пожалуйста, – как бы с самой земли, с четверенек, вскарабкивались в автобус, поддерживая и одновременно отталкивая друг друга, Витюшка и Ага, более мертвецкие, чем живые когда-то, так что все потеснились, освобождая им проход. Как две слепые, вынырнувшие из тумана собаки, с какого-то невероятного Крыма приехавшие, отдыха затяжного и беспробудного. «Идиоты!» – подумал Гостев, вглядываясь в их внезапно загорелые лица. Как они здесь оказались? А где Шестигранник?.. Ему сразу же захотелось выйти. «Только бы не встретиться с ними взглядом». Но он совершенно напрасно беспокоился. Они вроде бы были здесь, и в то же время их здесь не было… Ага пробрался к сиденью, на котором сидела девушка, и, настойчиво задыхаясь в заикастых подступах, проваливаясь голосом и снова взлетая, внезапно разговорился: «Что ж ты здесь с-с-сидишь-то … а?.. Тебя же до-ма м-м-м… ать ждёт!» Девушка смутилась и встала. Все опешили. А Гостев изумился его неожиданному красноречию, и ему стало стыдно, он отвернулся.