Исчезнут, как птицы
Шрифт:
И наконец, ещё одно «эх!», на этот раз последнее, выдохнула бабушка, когда взяла в руки хлеб, тронула его мягкими подушечками пальцев, – удовлетворённо, памятливо, словно откачивая сохранённое тепло в прямо-таки кричащие вены своих причудливых рук.
Глава двенадцатая
По поводу сына
Жарко. Снял рубашку, штаны… Всё снял. В одних трусах остался, по-домашнему.
– Где ж ты был так долго? – спросила бабушка.
– Где
Вздохнул. Только-только присел на кухне – а-а! хорошо тут, ветерок из-за солнечной шторки такой ласковый, такой прохладный струился! – как она с письмом в руках к нему прошаркала.
– Вот. Сестра пишет… Вот пишет, что внук их Василий в город к вам приедет.
– К кому – «к вам»? – спросил Гостев. Тарелку взял, ложку.
– Ну, к вам!
– А ты кто? Ты не с нами?
Хлеб никак не мог найти. Где ж ты, хлебушек?
– Я?
– Ну да… Почему «к вам», а не «к нам»?
Нашёлся…
– Не-е… Я тут так… с боку припёка. Квартира-то ваша!
– Угу… А чего приедет-то?
– Ну так ведь учиться, так что ли… Поступать вроде… А ей вот, сестре, лекарство какое-то надо… Куда это я очки подевала?
Впрочем, не «подевала» она сказала, а «запсила». Но очков всё равно не нашла – ни в кармане фартука, ни на холодильнике.
– Как же оно называется? Профан что ли?
– Как-как? – удивился Гостев.
– Да нет… – вспоминала она. – Как-то вроде «цин» какой-то.
– Тетрациклин?
– Не-е…
– Левомицитин?
– Не то.
– Калия оротат? – Пошёл перебирать, обгладывая куриную ножку. Можно и посолить. Даже нужно. – Кола Брюньон?
– Не, не помню… Всё, капут. – Она развела руками. – Да ты потом почитаешь!
– Ладно, – сказал он, целую гору еды разворачивая нетерпеливой вилкой, ложкой, рукой. Хорошо ему кушалось, плотно. Столько тут всего было понастроено, ладно так, по-бабушкиному, в таких слюноотделительных сочетаниях перемешано! Сначала борщ, который «губы не морщь», потом курица с золотистой, хрустящей, поджарившейся корочкой, рис крупный, белой горкой уложенный, а сверху зелёным горошком присыпанный, лучок тут же зелёными стрелками вытянулся, и к ним ещё, отрезая то пластичек сыра, то дрездочку огурчика, в конце концов, компотом сладким запивая из сухофруктов, там яблоки, груши, и – вот те раз! – пирожное под завязку. Очень даже славно. Внук аж запыхался.
– Ну что, выпьем? – предложил он, вытирая губы. – Где же кружка?
– Зачем?
– Сама же говорила: праздник. И сердцу будет веселей!
Сердцу было не то что бы не весело, а как-то жалко предыдущего потраченного времени, искало оно не лёгкого, бесшабашного выхода, а входа в некий интимный утолок, который был бы для Гостева приятным и спокойным ложем. Где искать его? Куда обратить свой взор? В книгу. В книгу? Разумеется. Это могла быть его комната, там можно отлежаться два дня: сегодня и завтра, а потом на работу снова.
Кружка не кружка, а рюмашку самую малую Гостев на себя принял ради праздника. Бабушка не стала. «Крепкая. Голова от неё будет болеть». Ушла к себе. Но водка оказалась мягкой. Ещё раз Гостев прищемил себе горло то ли тридцатью, то ли пятьюдесятью граммами той самой, что горькой должна быть. И тут бабушка вернулась.
– Да вот ещё что… Звонили!
Гостев обернулся.
Она стояла в глубине коридора, не дойдя до дверей кухни, взявшись одной рукой за ручку двери в ванную, а другую подняв, и словно грозила ему пальцем, с хитрым выражением лица, в котором прочитывались и интересная новость для Гостева и некоторое ему предостережение.
– Зво-ни-ли! – сообщила торжественно.
– Что – «звонили»? – не понял Гостев.
– Я не знаю, что звонили, а только сказали, что по поводу, говорят, его сына.
– Какого сына?
– Вот не пойму. – Она ладошкой провела от полуоткрытого рта к подбородку, собрав её в горсть. – Если Петра Трофимовича сына, то это тебя, значит?
– Голос чей? Мужской, женский?
– А кто их теперь разберёт? Так одеваться стали. Все одинаковые.
– Я же про голос спрашиваю!
– А хоть и про голос. Иной раз с таким крокодилом разговариваешь…
– Ладно, – прервал её Гостев. – Сколько их было?
– Кого? – удивилась она.
– Ну кто «звонили»?
– Один и был.
– А говоришь «звонили»…
– Ну да. Нешто я уже не соображаю ничего? – обиделась она. – Не приходили же, а звонили. По поводу, говорит, его сына… А что такое «по поводу»? Поди разбери!
– Так… – Гостев нахмурился. Замолчал, глядя в пол… Чистый пол, не соринки.
– Ничего я не понял, давай сначала.
– Вот осёл бестолковый! Я же говорю тебе…
– Ну?.. – Он напрягся. Ухо – одно, большое, с длинными хлопающими ресницами.
– Звонил ктой-то по поводу, говорит, его сына…
– Значит, всё-таки сына.
– Да, говорит, его сына.
– Чьего сына? – потянулся к ней Гостев.
– Вот те раз! – удивилась она. – А кто ж его знает? Может, твоего!
– Моего?
– Ну а если не Петра Трофимовича сына, то что тогда получается? – Она развела руками.
– Какого Петра Трофимовича? – тупо переспросил Гостев.
– Осёл, точный осёл, – сказала бабушка. – Так отца твоего!
– А сын у кого?
– Так у него и сын!
– Ну… – медленно соображал Гостев. – Сын у него. А чего к нам-то звонили?
– Кто?!
– Ну кто «звонили»? Или один «звонил»?
– Да кто их знает? Может, и двое их было, рядом ещё один стоял?
Создавалось впечатление, что она словно что-то недоговаривала, зная несколько больше, но вот только что именно она знала, этого она сказать не могла, никак она не ухватывала настойчивые расспросы внука и путалась ещё больше, чем положено было такому непонятному случаю.