Исчезнут, как птицы
Шрифт:
Кирюков подскочил к окну, сжав кулаки, в сердце открыв шлюзы упорной волне гнева, – по крышам гаражей ей рваться, к угловому окну, повыше слова «выше». И замер: увидел совсем близко, сразу внизу, в распахнутой двери мастерской, только-только волна пошла, чуть не утопил его, – Якова Борисовича Швеллера, старого токаря. И подумал: «Быть жертвой я всегда успею. Не всё ещё потеряно. Есть у нас что показать, чем удивить. Мы ещё поборемся!»
Глава пятая
Заслуженный работник
Книжный строй ломался послеобеденной усталостью, встречей с Ларисой Медниковой и ещё – напористым скрежетом работающего за спиной экскаватора.
Вот снова поезд прошёл – не бог весть что, пятивагонный шалун нараспашку с двумя платформами, порожняк, поспешивший скрыться. Отстучал быстренько на стыках, свистнул в небо, на мгновение накрыв тот шум, что слева за калиткой, подальше, – там площадка под щебень, другие рельсы, кран козловой, оттуда рёв, стрекот, там пыль повисла белым производственным облаком, курилась растревоженная крошка.
К калитке подъехал «козёл» – машина такая, а на деле будто и другая: Шкловский Лев Александрович, начальник Гостева, из неё вылез, как из «мерседеса» – крупно, обстоятельно; Рябоконь же Иван Петрович, геодезист, словно с телеги спрыгнул. Шкловский в начищенной до блеска чёрной обуви, лёгкий светлый плащ на всякий случай, против случая – нараспашку, прямой галстук, манжеты белой рубашки наружу, белее, чем плащ, конечно, чёткая граница между ними, – словно вернулся с переговоров из одного весьма любопытного посольства. Иван же Петрович, геодезист Рябоконь, по-честному, не придумывая ничего, не скрываясь, приехал оттуда, собственно, куда и ездил, – вот и сапоги у него до колен в засохшей грязи, и лицо… с таким лицом на «козлах» и прыгают по неброским и вроде бы дорогам.
Через минуту оба вошли в кабинет. Да, так и есть: Шкловский – элегантной полноты мужчина, словно отмеренной заранее походкой на сцену вышел; Рябоконь – совсем не то: тёмное, запылённое, пропадавшее где-то в дремучих лесах и вот наконец нашедшееся существо, не геодезист, шаркая сапогами, следом за начальником ввалилось.
Лида и Вероника Алексеевна оторвались от своих дел, Гостев выпрямился за столом – подготовленный Гостев, неожиданно подумавший: «Может, теперь какая-нибудь работа появится?»
Бабахнула дверь. Сквозняк.
– Здравствуйте, товарищи! – сказал Шкловский.
– Здравствуйте! – одновременно ответили ему Лида и Вероника Алексеевна; Ивану же Петровичу – мимо. Шкловский быстро глазами повёл куда-то в сторону, немного отпрянув назад телом, словно пересчитывая поголовье отдела, именно поверх голов, и Гостева зацепил, и дальше – зацепил цветы в горшках, которые стояли на подоконнике, за его спиной. Подошёл. Встал рядом с Гостевым, плаща не снимая пока. За графин схватился – тут он был, под рукой.
– Что же вы так, а?
– Что такое, Лев Александрович? – встрепенулась Лида.
– Цветы совсем не поливаете.
– Поливали, Лев Александрович. Вот и Вероника Алексеевна тоже…
– Ай-ай-ай, – покачивал головой Шкловский, выливая воду; струя из графина журчала, пробивая в земле цветочного горшка воронку.
– Что тут у вас нового? – поинтересовался он и перешёл к кактусам; головы не поднимая, продолжая булькать из графина.
– Лев Александрович, не надо так много! – поспешила вмешаться Вероника Алексеевна.
– Всё вроде по-старому, – ответила Лида.
– Кирюков? – продолжал Шкловский; рукавом плаща, пуговицей на нём, зацепился за колючку, отставил графин.
– На месте, Лев Александрович.
– Из треста никаких распоряжений не было?
– Ничего нам не сообщали…
– Ладно пока.
Закончил. По его лицу видно было: а ведь должны быть распоряжения, он даже знал какие, только вот где же они задерживаются? – так что даже Гостев проникся, и желая и не желая: «Что-то будет?..» Наконец, Шкловский снял плащ и аккуратно повесил его на плечики в стенном шкафу, потом сел за стол и сказал, ни на кого не глядя:
– Ну что же… Будем работать.
Гостев – их столы рядом – ухватившись за последние слова, сказанные Львом Александровичем, самые ценные и ответственные, подумал: «А я?»
Тут про Рябоконя вспомнили, Иван Петрович – весь земляной. Плоть от плоти. Соль соли. Спина – бугорок из того дремучего леса. Сидел согнувшись за пустым столом. Руки положив на стол. В углу. Лида вдруг заметила:
– Иван Петрович, что это вы так сидите?
– Как? – спросил он устало и уже ответил тем.
Она всё же:
– Вы не заболели?
Шкловский сказал, успев усмехнуться чему-то внутреннему, тому, чего присутствовавшие не могли знать:
– Вы Ивана Петровича лучше не трогайте, ему сейчас… – но не договорил, придавив снова было возникший в нём смешок, спичечным коробком поигрывая. Хотя не курил. Так, – носил с собой в кармане пиджака, как плащ в непогоду, на всякий случай. Чтобы было за что ухватиться правой рукой.
Рябоконь вдруг сказал:
– Поел неудачно.
Оказалось, в совхозной столовой. Надо же… Все сочувственно улыбнулись.
– А вы идите домой, Иван Петрович, идите, – сказал Шкловский. – Что вам тут сегодня делать? Отдохнете, наберётесь сил. А отчёт завтра сделаем..
Его прервал телефонный звонок. Понятно – кто; вот они, распоряжения, – их запах, их блеск в глазах у оживившегося Шкловского. Только повесил трубку – на столе Ивана Петровича другой телефон зазвонил. Он же и взял трубку. «Геодезист Рябоконь…» – хотел он доложить, но вышло не браво, сипло как-то; не смог он дальше говорить, запнулся. Устала гвардия. Шкловский выбрался из-за стола.