Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
Нойбауэр отшвырнул в сторону солидный кусок цемента. Он увидел чьи-то волосы и схватился за них, пытаясь вытащить голову. Голова не поддавалась.
— Альфред! — позвал он и снова оглянулся. Машины уже не было. — Свиньи! — прорычал он, внезапно приходя в ярость. — Когда надо, их никогда нет.
Он продолжал разгребать. Пот ручьями тек за воротник мундира. Он давно отвык от физической работы. «Полиция! — думал он. — Спасательные бригады! Где все эти бездельники?»
Еще один кусок цемента, расколовшись, отвалился в сторону, и под ним Нойбауэр увидел нечто, что еще совсем недавно было человеческим лицом. Теперь же это была
Нойбауэра затошнило и тут же вырвало. Нутро исторгало из себя съеденный недавно обед: копченую колбасу с красной капустой и вареной картошкой, рисовый пудинг и кофе — все это плюхалось теперь рядом с размозженным лицом. Нойбауэр искал, на что бы опереться, но под рукой ничего не оказалось. Он чуть отодвинулся в сторону, продолжая блевать.
— Что тут такое? — спросил вдруг кто-то у него за спиной.
Позади него стоял человек. Как он подошел, Нойбауэр не слышал. В руках у человека была лопата. Нойбауэр кивнул, указывая на голову в развалинах.
— Завалило кого, что ли?
Голова слегка шевельнулась. Вместе с ней шевельнулось что-то и в серой лепешке лица. Нойбауэра снова вырвало. Слишком обильный был обед.
— Да он же задохнется! — воскликнул человек с лопатой, кидаясь к голове. Он начал отирать лицо, пытаясь нащупать и освободить нос, буравил пальцами там, где должен быть рот.
Лицо вдруг стало сильно кровоточить. Плоская маска оживала под напором наступающей смерти. Рот захрипел. Пальцы руки судорожно царапали битый кирпич, а голова со слепыми глазами вся затряслась. Она потряслась немного и затихла. Человек с лопатой выпрямился. Он вытер перемазанные кровью и известкой руки о край желтой шелковой портьеры, рухнувшей вниз вместе с окном.
— Умер, — сказал он. — Там еще кто-нибудь есть?
— Не знаю.
— Вы не из этого дома?
— Нет.
Человек указал на голову.
— Родственник ваш? Или знакомый?
— Нет.
Человек взглянул на красную капусту, колбасу, картошку с рисом, потом посмотрел на Нойбауэра и пожал плечами. Похоже, особого почтения эсэсовский начальник у него не вызывал. Впрочем, для тяжелого военного времени обед был и впрямь роскошный. Нойбауэр почувствовал, как щеки заливаются краской. Он быстро отвернулся и, скользя по битому кирпичу, стал спускаться вниз.
Прошел почти час, пока он наконец добрался до аллеи Фридриха. Улица не пострадала. Сдерживая волнение, Нойбауэр пошел вперед. Если на следующей поперечной улице здания стоят, значит, его доходный дом тоже в порядке, думал он, вдруг становясь суеверным. Улица оказалась цела. Две следующие тоже. Он приободрился и ускорил шаг. «Попробую еще раз, — подумал он. — Если на следующем перекрестке два крайних дома справа невредимы, значит, и меня Бог миловал!» Сработало! Лишь третий дом справа был грудой руин. Нойбауэр сплюнул — в горле пересохло от пыли. Вполне обнадеженный, он свернул за угол на улицу Германа Геринга и замер как вкопанный.
Бомбы поработали на славу. Верхние этажи его дома обрушились полностью. Углового фронтона как не бывало. Его отбросило на другую сторону улицы, прямо в антикварный магазин. Встречной волной
В первую секунду Нойбауэра охватило дурацкое чувство обиды: судьба жестоко надсмеялась над ним. Как же так, с поперечными улицами все сошлось, и вдруг такое! Это была горькая обида обманутого ребенка. Он чуть не плакал. Ну почему это должно было случиться с ним, именно с ним? Он окинул взглядом улицу. Ведь вон же, некоторые дома еще стоят. «Почему не их? — думал он. — Почему наказан именно я, честный патриот, заботливый муж, любящий отец?»
Он обошел воронку посреди мостовой. Все витрины модного салона были разбиты вдребезги. Повсюду льдинками валялись осколки. Они хрустели под ногами. Нойбауэр подошел к секции «Модные новинки для немецкой женщины». Покосившаяся вывеска держалась на одном гвозде. Он пригнул голову и вошел. Пахло пожаром, но огня не было. Повсюду на полу валялись куклы-манекены. Казалось, они стали жертвами целой орды дикарей. Одни лежали на спине, юбки задраны, ноги раскинуты; другие, с вывернутыми руками, уткнулись лицом в пол, выставив напоказ свои восковые попки. Одна вообще была нагишом, если не считать перчаток, другая стояла в углу с отломанной ногой, но в шляпке и даже с вуалью. И все, независимо от позы и положения, улыбались, что придавало им чудовищно непристойный вид.
«Хана, — думал Нойбауэр. — Полная хана». Он проиграл. Что теперь скажет Сельма? Нет справедливости на свете. Он вышел на улицу и поплелся по обломкам и осколкам вокруг дома. Свернув за угол, он на той стороне увидел какого-то человека, который, едва завидев его, вздрогнул и побежал.
— Стой! — гаркнул Нойбауэр. — Стой, стрелять буду!
Человек остановился. С виду это был какой-то жалкий замухрышка.
— Подойди сюда!
Человек опасливо приблизился. Нойбауэр узнал его, лишь когда тот подошел почти вплотную. Это был прежний владелец доходного дома.
— Бланк? — удивился он. — Это вы?
— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.
— Что вы тут делаете?
— Простите, господин оберштурмбанфюрер. Я… я…
— Да говорите вы толком, чудак-человек. Что вы тут делаете?
Увидев, как действует на Бланка его мундир, Нойбауэр быстро обрел привычную уверенность и сознание собственной значительности.
— Я… я… — заикался Бланк. — Я только разок взглянуть, чтобы… чтобы…
— Что «чтобы-чтобы»?
Бланк беспомощно указал на груды развалин.
— Чтобы полюбоваться вот на это, порадоваться, да?
Бланк чуть не отскочил.
— Нет, нет, господин оберштурмбанфюрер! Что вы, нет. Просто… жалко, — прошептал он. — Жалко.
— Конечно, жалко. Теперь вы можете смеяться.
— Я не смеюсь! Я не смеюсь, господин оберштурмбанфюрер.
Нойбауэр смотрел на него пристально. Бланк стоял перед ним напуганный, плотно прижав руки к туловищу.
— Вы-то по сравнению со мной легко отделались, — немного погодя с горечью сказал Нойбауэр. — Вам ведь хорошо заплатили. Разве нет?