Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Это рассуждение не безупречно, поскольку оно пользуется термином «созерцание» без должной его критики и интерпретации. Созерцание есть акт, по смыслу своему, только констатирующий данность, а потому в отношении объективности вещи - нейтральный. Созерцание - нейтрально, это значит, что оно имеет место до признания объективности, следовательно, и до обнаружения субъективности, -(при отрицании их корреляции - хотя бы потому, что субъект ведь также есть объект), - и нельзя толковать эту нейтральность созерцания как состояние какой-то самопогруженности, ухода субъекта в себя самого, так что и все созерцаемое представляется как чистая субъективность. Как сказано, созерцание стоит перед чистою данностью - до сознания ее как данности воспринимаемой, фиктивной, галлюцинаторной или еще какой. Но допустим, что можно принять и иное понимание созерцания, в особенности созерцания уже квалифицированного, как фантазирующее, и отнести его к субъекту, именно потому и
не знающему об объекте, что последний - всецело в недрах самого субъекта, или, наоборот, потому, что субъект всецело растворился
Можно было бы варьировать и усложнять эмпирическое, в частности психологическое, рассмотрение поэтического продукта, оно именно субъекта-то и не может вскрыть, ибо естественно-научное изучение принципиально не знает субъекта, как субъекта, а знает только объект. Поэтика, как учение о внешних и внутренних формах поэтического слова, не может быть построена на психологии, как науке о субъекте, поскольку объектом такой поэтики является в культуре реализованная идея. Но она не может быть построена и на психологическом изучении субъекта, как объекта естествознания, поскольку последнее отвлекается от субъекта, как субъекта. Конкретное их единство восстанавливается, когда мы рассматриваем поэтический продукт, как объективированного субъекта, и последнего берем не в отвлеченном естественно-научном аспекте, а в его живой роли посредника, через
205 Ср. примечание выше. С. 467-468.
которого идея достигает своей реализации. В этом аспекте поэтическое произведение есть культурно-социальный факт, а субъект, поэт, культурно-социальный субъект - не голая биологическая особь или психофизический индивид, а социальный феномен, фокус сосредоточения социально-культурных влияний, конденсатор социальной и культурной энергии, Гомер, Данте, Шекспир, Пушкин. При таком аспекте и психология во всех ее видах, которые все, однако, тогда становятся видами социальной психологии, оказывается не без пользы. Она рассматривает субъекта не в натуралистическом отвлечении, а в его социальной роли объективирования себя, как социального субъекта, и субъективирования сообщаемого им объективного содержания в объективных логических и поэтических словесных формах, а равно и субъективирования присущей им объективной силы воздействия.
При таком перенесении проблемы из сферы отвлеченно-естественного в сферу социально-культурного исследования все акции и реакции субъекта рассматриваются уже не как естественные рефлексы объекта в естественной среде и на естественного раздражителя, а как культурно-социальные акты его переживаний, отпечатлевающихся на продуктах его труда и творчества, объективирующихся в них. Мы исследуем теперь субъекта не как объект вообще, - объект - сам продукт творчества, например, поэтическое произведение, - а как субъекта, опосредствовавшего этот продукт. Ни при каких условиях он не может быть элиминирован. Он - объект, но совершенно специфический, если угодно, со-объект. Попробуем, не упуская его из виду, произвести над ним принципиальную редукцию с целью получения чистого, неэмпирического предмета исследования. Каждый его акт есть, во-первых, его акт, - а не просто интенция в единстве сознания, - и, во-вторых, каждый такой акт, в установке на субъекта (/я диа), мы видим, как акт, объективирующий субъекта в процессе реализации объективной идеи, и можем легко убедиться, что все (социальное) содержание субъекта исчерпывается совокупностью его объективации. Пока мы понимаем последние в смысле отвлеченного естествознания, как причинные эффекты, или как рефлексы, реакции, спонтанные психические процессы и т.п., мы не подвигаемся вперед, а лишь возвращаемся к рассмотренному методу изучения.
Свойственные эмпирическому естествознанию отвлеченные навыки мысли выдвигают здесь, в чисто отвлеченном же порядке, соображение, внешне как будто привлекательное. Именно естествознание, трактующее субъекта как организм или психобиологический индивид, изучает его в виде более полном и богатом, так как оно имеет в виду не только аклуализованные действия его, но всю совокупность его потенциальных сил. В особенности это относится к психологии с ее уче
нием о характере, темпераменте, способностях, задатках, сублиминаль-ной сфере и т.д. Можно было бы в той же отвлеченной плоскости развивать аргументацию и контраргументацию ad libitum, но вполне безрезультатно. Чтобы обсуждение вопроса, действительно, было плодотворно, не надо терять из виду конкретного возникновения и постановки его. Нас интересует исключительно конкретное поэтическое слово, данное как культурно-социальная вещь. В ней мы открываем наличность субъективных моментов, и об этом субъекте, объективированном в этой вещи, и лишь через это нам и данном, речь только и идет. Предлагать вывести эту конкретную субъективность из безличных потенций биологической и психофизической особи, значит, вернуться к рассудочному мнимогеометрическому методу выведения модусов действительности из гипотетически постулируемой субстанции. Возвращаться сюда, после Гегелевой критики всякой рассудочной дедукции и схематизма, можно лишь при неодолимой философской наивности. То самое complementum, на котором сокрушился рассудочный рационализм, для нас стало камнем, который соделался главою угла.
Ограничивая определение субъекта, сообразно указанной цели, его социальною актуальностью, мы безмерно расширяем и обогащаем содержание его. Там, где естествознание в своих обобщениях отбрасывает случайное и единичное, как мы видели (стр. 470-471), анализ поэтического произведения как раз выдвигает вопрос: нет ли в этом отбрасываемом своего единства и своей закономерности? В правильно проведенной редукции, имеющей в виду самого субъекта, как такого, индивидуальное необходимо окажется и существенным. Таким образом, формальному обогащению в направлении голой потенциальности мы противопоставляем действительное материальное обогащение, заключающееся в полноте социальной связи и культурного выражения конкретного субъекта. К поразительным чертам этой связи, - в отличие от отвлеченного механического и химического взаимодействия среды и особи, - относится, прежде всего, то, что конкретный социальный субъект существует и остается таковым лишь при условии признания его, как социального субъекта, со стороны других, признаваемых им субъектов, и пока длится это признание206. Здесь-то и сказывается глубокий смысл выделенья в онтологическом порядке субъектов, как sui generis объектов, из общего состава объектов действительного бытия: следует тщательно наблюдать соотношение объектов, как таких, и соотношение субъектов, как таких, ибо в то время как субъекты в отношении к другим объектам остаются
206 См. названную мою статью «Сознание и его собственник». У Папини есть жуткий рассказ, иллюстрирующий эту тему в психологическом аспекте.
только объектами, субъекты в отношении друг друга остаются также и субъектами, независимо от того, испытывают они воздействие или производят его сами.
Что касается полноты и богатства выражения, то их обоснование вытекает непосредственно из определения социальной вещи как осмысленного знака, и, в то же время, как средства (орудия труда и творчества). На этом факте, который ясен сам по себе, останавливаться не стоит, но нельзя не отметить одной особенности, также поразительной и чреватой радикальными выводами применительно к самим принципам науки. Лишь только мы признали самого субъекта, и, следовательно, все его субъективное, за категорию социальную, само естествознание, в своем значении для нас, претерпевает как бы метаморфозу: чисто чувственное превращается, на его глазах, в «чувственно-сверхчувственное», и мы заставляем естествознание служить нам совсем по-новому. Биологическое и психофизическое — сами приобретают социальный смысл, и притом величайший социальный смысл. Все акты биологической особи, известные под абстрактными названиями рефлексов, реакций, импульсивных движений, оказываются социально значимыми, как акты социального подражания, симпатии, интонации, жестикуляции, мимики и т.д. Они оказываются не только действующими, и не только объективирующими, но при известных условиях, и реализующими (например, индивид, как репрезентант коллектива и его идеи). Психофизический аппарат превращается в социально-культурный знак. Два конца одной цепи: действительности-реальности, соединились. Переход от индивида к «группе», «коллективу» - не новое звено в цепи, а непреложная предпосылка самого единства ее. Индивид вышел из одиночного заключения в своей черепной камере и стал свободным сочленом в трудовом и творческом общении.
Итак, мы хотим сделать предметом принципиального анализа самого субъекта, как своего рода объект, и притом, как «социальную вещь», но не в качестве только средства, айв качестве также знака как такого и носителя знаков. Мы можем спрашивать, как мы «приходим» к такому предмету, как он нам дан, какие свойства онтологически существенны для него, - при всяком таком вопросе, в целях ли формального онтологического определения, в целях феноменологического описания, или в целях смыслового анализа и интерпретации, мы не можем уже упустить из виду самого субъекта, какие бы нами ни производились редукции его случайной, временной и местной, данности, обстановки и связей. Если среди существенных признаков субъекта мы теперь устанавливаем сознание, сублиминальные потенции, творческие способности и т.п., мы только тогда решаем проблему самого субъекта, а не безличного «единства сознания», когда мы снабжаем со
ответствуюшее описание неизъемлимым индексом принадлежности данной способности, состояния, акта ему именно. Все его акты суть его акты, и для него, как лица, безличных актов не существует. По одному тому уже, что он есть «вещь» действительного мира и бытия, эти акты также действительны, а поскольку эта действительность отличается действенностью, они также, — в отличие от «актов» чистого (не личного) сознания, - действенны, и входят в общую связь действительной причинности. Сознание субъекта, как и он сам, есть часть действительного бытия.