Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Выше мы говорили об отборе в образовании понятий, и в этом мы видели свободу научного творчества. То же самое теперь относится к образованию тропов («образов») по законам и алгоритмам внутренних поэтических форм, как форм, поэтически передающих фантазируемое, отрешенное бытие. Поскольку в поэтическом произведении речь идет
0 применении этих законов, как об осуществлении руководящих творчеством идей поэтичности и художественности вообще, под эгидою которых преобразуется предмет в «идеал», смысловое содержание в «сюжет», действительное в отрешенное, постольку мы имеем дело с объективною культурою — и в содержании, и в форме201. Их субъектив-
Ср. к первому - анализ процесса труда, а ко второму - понятие фетишизма товара, в первом томе «Капитала» К. Маркса: (1) В конце процесса труда получается результат, который в начале этого процесса существовал уже в представлении рабочего, существовал, так сказать, идеально. Человек не только изменяет формы вещества, лаиного природою; он вопющает также в этом веществе свою сознательную цель, которая, как закон, определяет его способ действия, и которой он должен подчинить свою волю» (курсив мой.
–
– (2) «Товар, с первого взгляда, кажется совершенно понятной, тривиальной вещью. Анализ его, однако, показывает, что эта вешь очень хитрая, полная метафизических тонкостей и теологических странностей.---стол остается деревом, обыкновенной чувственной вещью. Но как только он выступает в качестве товара, он тотчас превращается в чувственно-сверхчувственную вещь». ™ Разница, которую можно усмотреть между продуктом труда, как предметом потребления, и духовным продуктом творчества, и которая состоит в том, что первый в потреблении истребляется, а второй от потребления возрастает в ценности, - интересная и не лишенная принципиального значения проблема.
01 Когда Гегель (Aesthetik. I. S. 96 flf.) различает основные формы искусства (Kunstfor-men), - символическую, классическую, романтическую, - он определяет их как отношение содержания, идеи, и внешнего облика (Gestalt). Если принять во внимание, что означенное содержание, в противоположность чувственному содержанию видимого «облика», есть содержание внутреннее (Gehalt), т.е. внутренне же (идейно) уже оформленное, то формы искусства Гегеля и суть наши внутренние поэтические фор
ноешь может проистекать только из объективирующегося в них посредника, субъекта, и его социальной относительности, — из привносимого им, из собственных субъективных запасов почерпаемого, материала переживаний, восприятий, воспоминаний, апперцепции, эмоциональных рефлексов и т.д. Это и есть совокупность со-значений202, атмосферически окутывающих сферу называемых вещей, объективных значений, сообщаемых смыслов, мыслимых идей.
Если мы захотим обратиться к какому-нибудь эмпирическому факту, как его определяет естествознание, чтобы на его примере произвести принципиальную редукцию «случайного» и получить необходимую законосообразность, мы скоро убедимся, что в последней никакой субъект о себе не заявляет. И это - не потому, что такая редукция предполагает элиминацию индивидуального, а равным образом и не потому, что сама задача превращает «субъект» в объект. Последнее нас не должно затруднять, ибо мы уже исходим из положения, что субъект есть своего рода объект. А что касается первого соображения, то ведь ничто не мешает установлению понятия общего субъекта в виде «организма», «центральной нервной системы», «души», «энтелехии» и т.п. Действительная причина невозможности найти в принципиальной редукции за актами фантазии, мышления и т.д., в их раздельности или в их совокупности, что-либо их объединяющее, кроме самого формального единства сознания или переживаний, заключается в том, что, приступая к названной редукции, мы совершаем ее под некоторого рода условием. Таким условием является уже готовая элиминация самого субъекта. Этим-то и определяется, что всякое естественно-научное, включая сюда и обще-психологическое, исследование, с самого начала, необходимо абстрактно, а потому, в итоге, оно так беспомощно, когда его наивно привлекают для разрешения вопросов художественного и иного творчества203. Но почему же, если естествознание все-таки
мы, взятые применительно к цельным культурно-историческим образованиям, объективно существующим и данным. Вопрос о субъекте, в нашем смысле, для Гегеля также есть особый вопрос - «третья сторона идеала». Насколько и здесь Гегель выше овладевшего после него философским духом психологизма, можно видеть из следующего заявления по поводу этой «третьей стороны»: «Однако нам нужно собственно об этой стороне упомянуть только затем, чтобы сказать о ней, что она должна
быть выключена из круга философского рассмотрения,---» (Ibid. S. 352).
– Само
собою разумеется, что этими ссылками я нисколько не утверждаю правильности самого разделения названных форм, как оно произведено Гегелем, равно и его решения вопроса о субъекте-художнике; в обоих случаях я отмечаю лишь принципиальную правильность в постановке проблем.
202 Ср. мое «Введение в этническую психологию».
203 Метафизика тем и держится, тем и привлекательна для многих, что ставит своею целью внести соответственную поправку - на конкретность - в естествознание; и обратно, естествознание приобретает видимость конкретности - через метафизику в нем. Но метафизика до тех пор только и жива, и сильна, пока ее допускает в себе ес-
так или иначе имеет дело с субъектом, как со своим объектом, почему оно не может решить вопрос нас интересующий и не должно даже браться за его решение? Ответ дан в предыдущем: естествознание не знает и не допускает никакого посредника в вышеприведенном смысле. Другими словами, естествознание, как такое, ничего не знает о реализации идей, оно знает лишь действенную действительность, и подлинною метафизикою в нем оказалось бы одинаково — сообщение идеям действенной причинной силы (натуралистическая метафизика) и истолкование действительных вещей, как осуществленных идей (метафизика символическая). Только в своей последней конкретной полноте, в факте культурно-социального посредничества реализации, субъект занимает место, которое ни при каких условиях не может быть у него отнято.
В самом деле, мы рассуждаем, примерно, нижеследующим образом. Мышление и вся языковая деятельность в конкретной эмпирии, несомненно, подчинены естественной закономерности. Но их законы, устанавливаемые в порядке эмпирического обобщения, представляют абстрактные законы, отвлеченные от всего индивидуального и единичного. Таким образом, оказывается отстраненною вся та, сопровождающая живое мышление, игра индивидуальных, и в своей индивидуальности неповторяющихся, восприятий, представлений, ассоциаций, образов фантазии и т.д., которая относится к заполняющему формы содержанию, не представляя, однако, существенного состава этого содержания. Точно так же, как считается несущественным для внешних форм, руководимых артикуляционным чувством, чувственный состав звукового содержания, когда устанавливаются отвлеченные законы этих форм. Перенесем, однако, внимание в сферу этого «несущественного», — предполагается, несущественного для конституции предмета, — и потому допускающего свободное комбинирование его по квази-онтологическим законам и формам. Это фантазирующее комбинирование отрешает данное содержание от подчинения законам сущей предметности и открывает, таким образом, возможность нового свободного формирования содержания, имеющего свои повторения, не мыслительно-логического и познавательного типа, и свои особые формы («идеалы»), которые могут определяться не по цели познания действительности и пользования ею, а по художественному и поэтическому замыслу («идее»), в удовлетворение самих творческих потенций.
В эмпирическом изучении именно этим потенциям, их силе, качеству, индивидуальным особенностям, и свободе творчества приписы-
тествознание, не пекущееся о строгости своего метода и о соблюдении границ его применения. Лишь выполнение этих условий и, следовательно, изгнание метафизики из естествознания знаменует ее гражданскую смерть: научное бесправие. Бесправная, она лишена и права опеки над субъектом; со своим субъектом вместе она переходит на попечение риторики.
вается субъективное значение. Но в чем же здесь сказывается субъективность? Говорят иногда, в том, что самый закон построения и комбинирования есть закон субъекта. Его творчество есть его естественная функция, в создаваемое он целиком вкладывает себя, отображается в нем, вкладывает свою душу и т.п. В итоге, как мы видели, самоё внутреннюю форму готовы истолковать как определение субъектом через себя, через свое «я», и как наполнение им собою же формы художественного произведения. Насколько верно, что творчество есть естественная функция, хотя и социальной значимости, настолько же неверно, что формы сочетания данного материала суть формы самого субъекта. Напротив, формы - непременно объектны, как объектен и объективен материал их, на который, как на объект, и направляется творчество. Субъективно может быть только некоторое, привносимое субъектом от себя, его отношение к чему-нибудь, да и то обусловленное по составу содержания, опыту, апперцепции, интенсивности, времени и т.п. объективным природными и историческими причинами. Оно - субъективно лишь в своем источнике, но раз данное, оно становится объектом, формы которого также всецело объектны. Предметно это - формы социологические и психо-онтологические, логически - «законы» социологии и психологии. Но что сделают со всеми абстрактно-психологическими «законами» ассоциаций, контрастов и прочими абстрактными обобщениями те, перед кем стоят проблемы Шекспира, Гомера, Данте и т.д.? Внутренние поэтические формы, «тропы» суть алгоритмы, а вовсе не душевное или мозговое трепетанье субъекта; они — своего рода синтетические установления и аналоги логических форм и законов. Они - квази-понятия, квази-положения и пр., - только по своему материальному и реальному отношению к действительно сущему. По форме же они - подлинные объективные понятия и положения. «Воздушный океан» по форме такое же понятие, как и «атмосфера», а «атмосфера» (atmos + sphaira) - такой же троп, как «воздушный океан». Особые, новые поэтические формы образуются только из взаимного отношения этих слов, и последних — к действительности204. В познавательных, логических целях это отношение к действительности - прямое и непосредственное, в фантазируе-мых, художественно-поэтических целях — опосредствованное одним словом через другое. В этом отношении - вся суть, но сколько это отношение есть отношение объектов, оно по форме - объективно. Факт отрешения сам собою создает нужное здесь отношение, в самом приеме отрешения и алгоритма, по которому устанавливается отношение -внутреннее не для субъекта, а для соотносимых объектных терминов.
т Ср. St. Augustini. Dc doctrina christiana. , 10: «Translata (signa) sunt, cum et ipsc res, quas propriis vcrbis significamus, ad aliud aliquid significandum usurpantur,---».
Но поэтические «положения» мы знаем не только как объективные сообщения, запечатлевающие то или иное объективное обстоятельство (Sachverhalt), но и как средство выражения известного впечатления, заражения им и возбуждения его. Но, конечно, воздействие и впечатление идут не от положения, как такого, в его форме положения. Они исходят или из его смысла (содержания), или от некоторых привходящих еще условий. Поэтическое «положение», как такое, запечатлевает свое «обстоятельство», во всяком случае, как объективное, даже когда оно «сообщает» о собственном душевном состоянии творческого субъекта. Но то, что называется изображением в художественном произведении и что заключает в себе больше, чем простое положение, - потому что именно оно вызывает впечатление и оказывает воздействие, — привносит с собою какую-то прибавку к логическим формам. В чем же она? — То же эмпирическое рассмотрение иногда обращается к аргументации, не лишенной, в общем, убедительности. Установление предмета и положения в художественном произведении совершается, говорят, не в восприятии его, что всегда заключает в себе момент признания вещной объективности, а в чистом созерцании. Созерцание художника, далее говорят, по самой своей потенции, художественно и свободно составляется фантазией из элементов сущей действительности. Стоит перейти к «проверке» действительности этих элементов, и созерцание возвращается к восприятию. Между чистым фантазирующим созерцанием и вещным восприятием открывается обширное поприще для выбора художником таких сочетаний, которые в наибольшей степени отражают его самого и полноту его желания оказать воздействие или вызвать впечатление и этим проявить себя, как субъекта.