Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры
Шрифт:
Мы тотчас потеряем с трудом приобретенную почву под ногами, если вновь поддадимся соблазну объяснять эту связь чисто натуралистически, вернемся от субъекта к «особи». Надо найти специфические признаки связи, не упуская из виду социальной самости субъекта. Различение сознательных актов субъекта по их качеству, материи и т.п., - каковым различением может воспользоваться, например, психология, опираясь на соответствующие феноменологические различения, — природы самого субъекта нимало не раскрывает. Важно теперь, чтобы эти акты были актами его самого, его принадлежностями, признаками и знаками, чтобы в них сказывался он сам, однако не как причина - в действии, или субстанция - в проявлении, а только как сам субъект в своей объективации. Критерием и гарантией соблюдения именно такой научной позиции может и должно служить то, что вообще дает нам возможность выделить субъекта, как социальную вещь. Субъект есть вещь, и всякий его акт — вешен (reel); он не есть осуществляемая идея207, и никакой акт его не реализуется (real); если мы приходим к нему, как к данности, через «симпатию», «подражание», «симпатическое понимание», «вчувствование», или, как еще, но не через «восприятие», как приходим к вещи действительного мира («природы»), и не через «понимание», как приходим к идее (смыслу), то и к каждому его акту мы приходим тем же путем, а не «природным» или «идеальным»; если, наконец, для социального бытия субъекта существенно «признание» его со стороны других субъектов, то то же самое относится и к бытию каждого его акта и т.д., и т.д.
Психология и физиология, как естественные дисциплины, характеризуют акты психофизической особи еще как акты, обладающие интенсивностью (силою), скоростью, повторяющимися формами координированного и субординированного сочетания, и они готовы в этих характеристиках найти основу для формального определения индивидуальных актов. Смысл вышеуказанной метаморфозы при
207 Когда мы смотрим на субъекта, как на реализованную идею, мы уже не видим субъекта, как такого, а видим только объективный осмысленный знак, совершенно аналогичный объективно сообщающему сгоеу.
родно данного в социально значимое - в том, что всеми этими определениями мы теперь можем воспользоваться, но при непременном условии: возвращения в них того, что отнимает первоначальная естественно-научная абстрагирующая предпосылка, т.е. возвращения в них элиминируемого ею социального субъекта. Психология, комбинируя свои отвлеченно определяемые элементы в такие характеристики «души» или «человека», «особи», как «умный», «злой», «трус», «раздражительный», «влюбчивый», «настойчивый», «сухой», «ревнивый», «мрачный», «веселый», возводит, таким образом, в характеристику особи преобладающие в ней отдельные состояния и акты, а также специфические совокупности и корреляции их, предполагая за их постоянством некоторого рода «потенции», «способности», «задатки». Это-то предположение и делает их понятия в психологии отвлеченными и формальными: она рассуждает о «трусости», «мрачности», «ревности» и т.д., в их безотносительной несамостоятельности. Стоит только мыслить соответствующие состояния как признаки, и в составе конкретно данных объективации конкретно называемых субъектов: индивидуальных, Пушкин, Данте. Моцарт, или коллективных, человек эпохи Возрождения, китаец, буржуа, романтик и т.д., и они - не отвлеченные и формальные причины или действия, а конкретные выражения. Самость субъектов здесь, данных в конкретном имени, закрепляемых именем и признаваемых в имени и по имени, не скользкий и ускользающий термин безличия: «я», «самосознание», и подобное, а вещь, социальная вещь. Конкретность ее - в том, что «я» здесь всегда некоторый имярек, не местоимение, а само имя субъекта, и «самосознание» — не просто сознание себя, как сущего, а себя, как такого, а не иного, и притом вместе с признанием того же со стороны других и с сознанием этого признания.
Если идти не от социальной объективации субъекта к естественнонаучной отвлеченности, а обратно: подняться от последней к конкретно переживаемому, то можно сказать, что естественное действие особи приобретает социальную значимость с момента, когда оно признается, принимается и рассматривается как ее субъективное выражение. Тогда перед нами — не автоматические «реакции», «импульсы», «рефлексы» и пр., а полные значения и жизни «жесты», «мимика», «интонация» и пр. — то, что объемлется термином «экспрессия». Именно здесь-то и сосредоточивается искомое нами субъективное, здесь -подлинная сфера субъективности, здесь — все то, что дано как субъективное в творчестве, труде, искусстве, науке, поведении и прочем. Субъективное в слове, начиная с интонации данной фразы, через общую манеру излагать свои «сообщения», вплоть до самых устойчивых форм словесного приема, школы, стиля, всегда запечатлевается в виде
экспрессивности самого же слова. Обратно, экспрессия всегда субъективна, характерна и лична - от самого малого мимолетного и до самого устойчивого, от каприза или взволнованности момента до постоянства не только лица и ближайшей его среды, но и эпохи, народа, культуры (например, когда говорим о культуре «восточной» и «европейской»). Одно только надо помнить и соблюдать как основной методологический принцип: субъективное в слове, как его экспрессия, не есть смысл слова и не есть какая-либо конститутивная форма этого смысла, а лишь характер и признак, присущие внешним, чувственно данным формам слова, и указывающие на особое, не объективно смысловое, содержание слова. Это содержание есть объективированная субъективность, которая не улавливается пониманием сообщаемого, не мыслится в слове, а лишь чувствуется, как присутствие и характеристика субъекта. Нужны другие особые высказывания и сообщения, чтобы перевести это содержание в понимаемые, мыслимые слова, термины и «образы», словом, чтобы это содержание сделалось также объективным смысловым содержанием, научным, поэтическим или риторическим.
Субъективность и формы экспрессии
Если теперь обратимся к тому, что было сказано выше об отборе элементов содержания в образовании понятий и тропов, мы вспомним, что кажущаяся свобода и субъективность такого отбора были в действительности прочно связаны предметом или квази-предметом, о котором нужно было сообщить научное сведение или по поводу которого нужно было вызвать поэтическое впечатление. Но если мы все же говорим здесь хотя бы о кажущейся свободе и субъективности, то в чем их подлинный источник? Конечно, не в воображаемом предмете, как он передается в понятиях и тропах, и не в объективных актах мышления, фантазии, представления, а лишь в фундированных на них «вещных» актах субъекта, экспрессивно объективируемых. Формальный алгоритм понятия или тропа может не всегда с достаточною прозрачностью обнаружить свое конечное разумное оправдание, но зато он теряет свою рассудочную сухость, когда он оживляется пристрастием субъекта, прежде всего, к предмету и сообщаемому или изображаемому объективному содержанию, а затем также и к избранной форме, к изобретенному им методу, или таким же пристрастием (иронией, презрением и т.п.) к отвергаемым и заподозренным приемам и содержанию логической мысли или поэтического творчества. В читаемой по
тетрадке лекции профессора субъективны не формы изложения, не смысл излагаемого и не так называемые предметно-интенциональные акты его переживаний, а сопровождающая их его скука, утомленность и пр., как в пламенной импровизации демагога все его самообманы и обманы субъективны только в сопровождающей их убедительности, а не в формах связывания сообщаемого. Убедительность и убеждение — никогда не адекватны точности термина или изобразительности тропа, но они адекватны силе и характеру экспрессивности слова. Равным образом, чувство точности, научности или изобразительности, стильности и прочего должно отличать от объективных форм и законов логических понятий и поэтических тропов.
Здесь необходимо глубже войти в эту, хотя не трудную, но несколько запутанную область объектно-субъектных предметных взаимоотношений. — В итоге изложенного может показаться, что, невзирая на сделанную выше (стр. 477) декларацию, мы все же обеднили понятие субъективности и лишили проблему субъекта того богатства, которое вкладывается в нее натуралистическим определением. Нам могут сказать, что и в сфере предметных актов, как устанавливающих, так и представляющих, можно констатировать субъективность, и притом в вышеопределенном смысле содержания, исходящего от самого субъекта, как такого. Правда, предметное содержание, как такое, остается от субъекта независимым, но зато состав его, прошедший через сознание субъекта, через его «голову» и «руки», им отобранный, ставший его достоянием, густо окрашен в цвет субъективности. Здесь также можно видеть подлинную объективацию субъекта и даже его и от него исходящие границы, т.е. некоторые формы. Может быть, он объективировался в том или ином случае не полностью, но наверное можно сказать, что в составе данного содержания не может быть больше того, что потенциально, - сознательно или сублиминально, - содержится в самом субъекте. Это содержание по составу есть простой запас представлений, теорий, положений, предпосылок и предрассудков, и он — иной у пастуха и астронома, буржуа и аристократа, китайца и афинянина, Писарева и Достоевского, — в такой же мере, как иные у них личные отношения к вещам и идеям. И далее, поскольку мы здесь говорим о степенях, границах, мере и т.п. этого содержания, мы тем самым допускаем для него особые субъективные формирования и формы. При этом нетрудно доказать, что такие формы обусловливаются не только психологическими, антропологическими и расово-биологическими причинами, но, как того требует определение, и чисто социальными. Так называемая техника в труде и творчестве, как степень уменья, сноровки, искусности, предполагает свою естественную обусловленность в виде физической силы, душевной склонности, расового предрас
положения, наследственности и т.п., но она же предполагает и социальную обусловленность, в которой естественные данные и задатки проявляют свою силу и свое направление, обусловленность общим уровнем культуры и социальной организации, выучки, традиции, школы и т.д. Такая техника также есть своего рода формообразующая сила, и ее можно рассматривать как средства и способы объективации себя субъектом и, следовательно, как его собственное обладание и достояние.
Хотя подобного рода аргументация прямо апеллирует к определению субъекта, как социального субъекта, все-таки вся она построена на предпосылках натуралистической методологии, и имеет в виду субъекта не как субъекта, не как специфический объект среди «естественных» объектов, а как объект одного с ними порядка. Это — видно из той роли, которую здесь играют понятия причины, условий, обусловленности и т.п., которым мы всюду противопоставляем методы и приемы анализа структуры, критики, интерпретации. Мы хотим вычитать в слове, как и во всяком культурно-социальном феномене, все, что в нем заключено, как средстве и знаке человеческого общения. Для социального глаза, с его «точки зрения», ничего субъективного, что себя не объективировало бы, просто-напросто не существует. Никакого обеднения или ограбления субъекта здесь нет, раз вне социальной данности и признанное™ его как субъекта вообще и вовсе быть не может, сколько бы ни существовало объектов под названием «animal», «homo», «антролос», «психе», «этнос» и т.д. Для социальной точки зрения эти «вещи», как субъекты, не даны, и они для нее - не вещи («социальные вещи»), а вещи в себе («социальные вещи в себе»), и не в смысле запредельных, скрытых, оккультно-трансцендентных «условий», «причин», «субстанций» и прочего, а в категорическом смысле фикций и недисциплинированно измышляемых головоломок. И это наше утверждение — не своего рода социальный феноменализм, а подлинный социальный реализм.
Действительно, мы утверждаем, что субъект, как социальный субъект, полностью выражается, объективируется, в продуктах своего труда и творчества, и во всех, следовательно, таких актах, которые подобным же образом материально запечатлеваются, и только в силу этого признаются, узнаются, наименовываются и прочее, вообще социально существуют. «Выражение», как объективацию, надо понимать, при этом, возможно широко, так, чтобы считать ее средствами и способами не только положительные знаки, но, например, и отсутствие тех или иных знаков, введение одних на место других, как в порядке замещения, так и в порядке скрывания их и т.д. Действительное раскрытие субъективности в объективированных субъектом