Испанский сон
Шрифт:
— Не знаю.
— Можно с тобой поговорить?
— Говори.
— Ну чего ты так… Я правда переживаю. Честно. Шел за тобой и всю дорогу переживал. Все хотел догнать, да все духу не хватало. Я, это… не в себе был, пойми. Объясниться хочу. Полностью.
— Не верю я тебе.
— Зря. Ну — хочешь, на колени встану?
А если правда, подумала она. А вдруг. Как бы убедиться… Видно, придется рискнуть. Ну, что он отмочит, что? Худо то, что он теперь знает не только про план, но и про общагу тоже. Если он действительно хочет помириться, это одно… а если единственная его цель — избежать освидетельствования… да, тогда плохо мое дело.
Ладно. Взяла себя в руки, быстро.
— Хочу, — с вызовом сказала она.
Он бухнулся на колени.
— Простишь?
— А зачем тебе это?
— Не знаю. Честно. Просто хреново мне, и все.
Сегодня избежит освидетельствования, а завтра меня возненавидит. Но ведь пока у меня синяки… а они пройдут даже и не завтра…
— О’кей. Считай, простила.
Он не вставал с колен.
— Ну, что тебе еще надо? — спросила она. — Хотел прощения? Получил. Теперь можешь идти, отмечать веселый праздник с коллегами.
Он опустил голову.
— У самого-то небось рожа в порядке, — добавила она, не удержавшись.
— Ты не простила меня, — убито сказал он.
— Слушай, — скривилась она, — кончай этот цирк.
Он подполз к ней на коленях, как богомолец из Фатимы, и жалостно, снизу вверх, заглянул ей в глаза.
— Поговори со мной.
— Ну хорошо, хорошо… — смягчилась она; было похоже, что ему и впрямь не по себе, и если так, то это срочно нужно было использовать. — Встань… Сядь вон туда. Нет… иди-ка ты на лестничную клетку и жди. Мне нужно привести себя в порядок.
Он повеселел.
— Только не кури там, понял?
Он пошел. Она зажгла свет и полезла в шкаф за косметикой.
* * *
Они никуда не пошли: если уж Вали и Гали нет в субботние сумерки, значит, это надолго. Они сидели на соседних кроватях при уютном свете настольной лампы, отвернутой в сторону. За дверью таскали столы и стулья, смеялись и бегали. Этот говорил — потупясь, вздыхая, с трудом подбирая слова. Марина слушала его безыскусный рассказ, больше похожий на исповедь.
Я родился в маленьком уральском городе. Отец — летчик-испытатель… конечно, погиб… а мать штукатур, переезжала со стройки на стройку во многих разных городах; в одном из них я и родился. Мать пошла на работу, как только я дорос до яслей. Я всему научился в яслях. Ходить, разговаривать, драться, целовать девчонок. Сексуальная сфера у меня с детства была особенно возбудимая. Всех подряд хотел трахать, начиная с воспитательниц. А больше всего хотел трахнуть маму — а отца убить, чтоб не мешал.
Уже когда в училище проходили Фрейда, я узнал, что эти преступные детские мысли — естественное явление. Вообще-то я учился так себе, но Фрейд меня здорово заинтересовал. Мало его, конечно, давали… но мне еще повезло: раньше-то он вообще был запрещен, его и в программе не было. Правда, из того, что было, я половину не понял — язык у него какой-то дурной, фразы длиннющие! — но вот это, насчет матери и отца, это я понял очень даже прекрасно. В детстве бы мне Фрейда почитать, в ясельном возрасте… может, был бы сейчас совсем другим человеком… Но так как я не читал, то считал себя выродком, стыдился этих желаний и видел плохие сны. Так начала формироваться моя личность.
Нормальной квартиры у нас тогда не было. Все какие-то времянки, бараки… а мыться ходили в баню, и мама брала меня с собой. Считали маленьким. Представь: я один, как султан, со своей пиписькой, а вокруг голые бабы. Целая толпа голых баб. Сверкают от воды — молодые, старые, всякие, я на них во все глаза смотрел, сравнивал, запоминал. Знал, стервец, что скоро маленьким быть перестану, и кончится эта лафа.
И к детскому саду, Мариша, вырос из меня конкретный сексуальный маньяк. В натуре по Фрейду. Писька не стояла еще, а уже лазил к девочкам куда и чем только можно было. Да и они туда же… Любовь была у меня самая большая — Оля. Страшно сексуальная девка была, такая же, как и я. Спрячемся с ней куда-нибудь за шкафы и давай наслаждаться друг дружкой. Я ее ублажаю, она меня, и материмся при этом, как сапожники.
Знаешь, ведь я по натуре беззлобный. Если матерюсь, то лишь чтоб себя подзадорить. С детского сада с парнями не дерусь — боюсь получить по роже… Вот бабам — им от меня достается… по разным причинам… На тебя вот руку поднял — ну это, наверно, с испугу. Наверно, ты права, я где-то трус. Просто трус, короче.
Я еще никому всего этого не говорил, веришь? Даже себе самому не говорил… Не знаю, почему тебе стал. Как плотину какую-то прорвало — от потрясения, должно быть. Плохой сегодня для нас день оказался. Нужно как-то исправлять. Может, как-нибудь вместе…
На чем я остановился? Ну конечно: на Оле. Ты, говоришь, минетчица; вижу, думаешь, мне этого не понять. Типа, грубый я, неотесанный. Это да… но я не всегда был таким. Меня жизнь переломала… Вот Оле — вот ей я давал сосать, и сам ее тоже куннилингусом баловал. До сих пор запах помню. А раз она обсикалась на меня — сказала, не сдержалась от удовольствия, но я думаю, соврала. Думаю, специально обсикалась. Теперь уж мне этого не узнать… Я так и не понял, понравилось мне или нет. Фрейда не знал же тогда… Вот запах запомнил, это точно.
Мы, то есть мы с родителями, целых три года жили на одном месте, и в школу я вместе с Олей пошел — в один год, но в разные классы. Хотели в один, но не получилось. Очень мы оба мечтали, как будем за одной партой сидеть и во время урока лазить друг дружке в трусики… Но судьба сложилась иначе. Можно было, конечно, родителей попросить, чтоб в один класс… чтоб поговорили с администрацией… но мы оба побоялись, и я, и Оля.
И все равно мы дружили, встречались тайком у нее на квартире, после продленки, пока штрихов дома не было, в смысле родителей, и такое счастье продолжалось до весны. Весной мы опять переехали, и пришлось мне расстаться навсегда с девочкой Олей, моей большою любовью. Переживали мы оба ужасно, море слез пролили. При прощальном свидании у меня встал первый раз. Помню, сосет она мне и ревет… и сосет и ревет все сильней… и тут — как встанет! У нее аж слезы высохли, а у меня тоже. И начали мы его рассматривать и щупать.