Испанский сон
Шрифт:
Его взгляд наполнился благодарностью.
— Я так и знал… сразу подумал, что ты поймешь…
Она усмехнулась.
— Сейчас врешь.
— Да… вру… Ну, не сразу… постепенно…
Марина встала, заперла дверь, подсела к Этому и расстегнула его штаны. Он вздрогнул и обмер. Она проникла сквозь его одежды, нащупала Царя и слегка сжала Его в своей ладони. Царь был забитый, жалкий, испуганный.
Он нерешительно коснулся ее запястья. Пополз пальцами вверх, к локтю. Потянулся к ней обеими руками.
— Этого не надо, — строго сказала она.
Он отдернул свою руку и кивнул, как маленький мальчик, в то время как ее рука оставалась где была.
— Продолжай.
— Что продолжать?
— Продолжай рассказывать.
— Я… так не могу…
— Можешь.
— Да… могу…
— Запомни, — внушительно сказала она, — с тобой ничего не произошло сегодня. Ничего страшного, ничего особенного. Просто ты узнал кое-что новенькое. Чего раньше не знал. Твой… — она запнулась, — твой пенис в полном порядке. Вот смотри…
Она вызвала змея — запросто, шутя, как сотни раз с Отцом и с Корнеем.
— Да. — Этот задышал тяжело.
— А теперь…
Она прогнала змея прочь.
— Ты не минетчица. — Он посмотрел на нее со смесью восхищения и страха. — С ума сойти… Как это у тебя получается?
— Читай Фрейда, дружок.
— У него ничего такого…
— Ну, я пошутила. Будешь рассказывать?
— Как скажешь.
— Скажу: да.
— Тогда слушай.
В общем, расстался я с девочкой Олей, любовью своей, и настала черная полоса моей жизни. Сны и так-то были те еще, а когда поллюции начались… просто Боже упаси… Возникла ненависть к людям, а к бабам в особенности. Всю школу проонанировал, до последнего года… слушал рассказы других, а потом шел домой, да побыстрее, чтобы не растерять фантазий — и на диван… Потом выйду на улицу, иду и смотрю на женщин, презрительно так, и воображаю, какая п--да у какой.
Таким-то образом, классе в седьмом, лишился невинности. Одна как-то раз этот мой взгляд выловила и угадала. Ей, видно, уж слишком было невтерпеж, она прекрасно видела, что я просто озабоченный подросток, ни больше ни меньше, и ни денег у меня, ни сексуального опыта. Богодулка какая-то. Еще не до конца спившаяся, но почти. «Тебя как зовут, парень?» — спрашивает. Я говорю: «Вася». — «Пошли, — говорит, — Вася, выпьем». Ну, и пошли.
Я помню тот акт. У меня от него осталось двойное чувство. С одной стороны, она была противная, грязная ужасно, воняла вся, и это как бы обламывало. С другой стороны, она была настоящая, не то что мои фантазии на диване, и это возбуждало ужасно. Так я и ушел от нее, непонятно — довольный, нет… Больше не виделись.
После того стал я циником, поручиком Ржевским. Всех школьных давалок вычислил, по углам перещупал, трахнул по разу всех, кто дал, а остальных довообразил по чужим туалетным рассказам… Постепенно то ли кончились бабы, то ли тоже рассказали друг дружке про меня — в общем, давать перестали, даже те, к кому я по второму разу подкатывался. Видно, чуяли, что мне лишь бы только всунуть и высунуть. Нежностей, наверно, каких-то хотели… Только с Олей с одной у меня и была гармония в нежностях, а каких от меня нежностей ждали те старшеклассные, этого я не знал, да и знать не хотел. Ну, и прочих достоинств у меня не было — рожей вышел как-то не очень чтобы… спортом не занимался, на гитаре играть не умел…
Однако, к писькам тянуло все больше и больше. Трагедия моя, Мариша, в том, что я бабский ваш орган страшно люблю. Жить без него не могу! Как я это окончательно понял, так сразу мне и стало ясно, кем быть. Тем более, что время шло и уже пора мне было определяться.
Задумал я стать гинекологом. Чтоб опять — как в бане. Я один, со своей пиписькой, а вокруг куча голых баб… да даже не баб, а одних вульв, то есть как раз того, чего я люблю больше всего на свете.
В мединститут конкурс сама знаешь какой. Преимущество — фельдшерам и прочим со средним специальным. Мне до отличника далеко… значит, в училище. Да и хорошо, думаю; раньше начнется практика клиническая, то есть те же вульвы… если, конечно, повезет.
Правда, первые пару лет везло не слишком. Ну, училищных марух перетрахал, какие дали… А в клинике — нет, не везло. В морге вот дежурил… даже работал недолго, денежки зарабатывал… Кстати, трупы, скажу я тебе, тоже попадаются всякие. Смотрю иногда на юный труп и думаю — где ты, девочка Оля? Да… Но некрофилом не стал. А вот алкоголиком… Ну, алкоголиком как таковым не стал, но пить начал конкретно. Да иначе там и нельзя. Знаешь, почему в моргах пьют? Думаешь, может, от холода? Нет. Оттого, что противно? Тоже нет. Да очень просто: потому что несут и плачут, несут и плачут. А если без конца несут и плачут, хочешь не хочешь, а запьешь.
Короче, стал я перед уроками по чуть-чуть, и сразу легче стало учиться. В смысле психологии, а не успеваемости. Я ведь шел-то в училище с мечтой о вульве, а вместо этого… да ты сама знаешь — кровища, гнойники… Сколько раз блевал прямо на лабораторный образец. А стал выпивать — сразу полегчало. Хоть тебе фасциальный разрез, хоть каловые массы — других мутит, а мне хоть бы что.
Но успеваемость упала. Вначале времени стало нехватать… потом пару раз допустил лишнее в смысле количества… Вызвали меня и предупредили. Сказали — будешь так продолжать, хрен тебе, а не вульвы. Я — человек покладистый… в тот же день в морге только меня и видели.
А денежки-то привык получать. Тут — новая халтура: спасать пострадавших от триппера. Приятель-практик сгорел, проглядел какую-то флору… у мужа закапало, он жене п--дюлей, она на анализ… раскололась, короче, навела — со злобы или как… в общем, ребра парню переломали и пригрозили, что если еще его там увидят… Ну, а клиентура-то мучается, названивает. Вот он мне ее и отдал. За ящик андроповки, в рассрочку. Вместе с кабинетиком подпольным на лодочной станции, да еще с надежной старушкой-лаборантом впридачу.
Это уже к вульвам поближе. С мужиков деньги беру… ну, когда и выпивкой… а бабам — если за них мужик не платит, конечно — на выбор: или деньги давай, или вульву, по мере введения в строй. Постепенно разборчивым стал: одна вульва, к примеру, внешне красивая, внутри удобная и пахнет хорошо, а другая, по мне, так бы лучше и оставалась самое большее приютом для мандавошек. Как-то пришла одна… стеснительная такая… выделения, говорит… ромашкой пробовала, не помогает… спасите… Что ж, говорю, посмотрим, снимай трусы. Она — а нельзя ли, мол, мне самой как-нибудь пальчиком на стекляшку? Да ты что, говорю, родная, это тебе не анализ мочи… нужно ткани смотреть… и вообще… Делать нечего, снимает она свои кружевные трусики — и вижу я, что передо мной не просто вульва-красавица, а такая вульва, что и слов-то нет описать. Всем вульвам вульва… мечта поэта, одним словом. «Да, — шепчу, — да… Вот это номер». Даже и забыл, зачем она трусы-то сняла, стою себе и смотрю, как громом пораженный. Тут она забеспокоилась. «Что-то серьезное?» — спрашивает. «Серьезнее некуда, — говорю. — Начало большого процесса». Она — в слезы. Я — ее утешать… не ссы, говорю, раньше времени… дай специалисту подумать… может, еще поезд не ушел… Стал я по ней всяко лазить, по моей лапочке… она уж как мышка лежит, тихо-тихо… хлюпает только носом, думает, небось, не повеситься ли… а может, какого-нибудь фраера проклинает… точно, смотрю, есть какая-то ерунда.