Испанский сон
Шрифт:
— Еще бланки… форма для диспансера…
— Все днем. Все ерунда.
— Ясно. Когда ты дежуришь?
— Завтра.
— Нет, завтра рано. Не успеешь выучить.
— Ну тогда…
Он задумался.
— Есть идея. На праздник. Самое милое дело.
— На праздник — это восьмого?
— Ну. В ночь на девятое.
Она посчитала дни.
— Но девятое — понедельник. Наверняка нерабочий день. Как же с дневными делами?
— А я их в пятницу сделаю. Накануне.
— Не опасно заранее?
Он опять хмыкнул.
— Вчера, что ли, родилась? К двум часам вся администрация уже песни петь будет…
— Да, — согласилась она, осознавая, что дата теперь определена, и радуясь этому. Она похвалила его: — Здорово ты это придумал. Умница.
— Я-то умница… а вот ты…
— Не надо. Мы договорились.
— Ну, договорились…
Прежде чем пообещать ему себя, она долго думала, нельзя ли обойтись другими способами. Простейшим было дать ему денег. Но сколько и откуда? Ведь взять у Корнея много денег, сколько дома не лежит, означало что-то объяснять ему, а Корней не знал и не должен был знать о побеге. Наврать Корнею? это было опасно, она не могла его недооценивать. Взять денег меньше, сколько дома лежит? но за такую сумму Этот не станет дотошно зубрить что положено: стимул не тот. Продать что-нибудь? заработать? для того она не имела ни опыта, ни времени. Увы! Деньги решительно отпадали. Она могла бы припугнуть Этого. Она в первый же месяц узнала о нем нечто позорное, чего не должен был знать никто, могла бы добиться своего угрозой… но в таком случае после их с Отцом исчезновения он мог заявить, что она шантажировала его и заставила участвовать в своем плане. Запросто мог заявить, просто со злобы, даже ничем не рискуя: его деяния доказать было трудно, а их с Отцом — налицо. Кому поверят? Розыск… опять уголовное дело…
Нет уж, решила она, лучше по-хорошему, к удовлетворению обеих сторон. Конечно, жаль было, что это достанется не замечательному, достойнейшему Корнею, а какому-то вонючему ничтожеству, но по большому счету эти двое были равны, они оба были лишь орудиями в великом деле освобождения Отца. А за такое не жаль вообще ничего — ни тем более какой-то несчастной целки.
Единственное, что ее тревожило, это что она может не суметь. Что опять все произойдет так же, как это дважды было летом с Корнеем. Она решила поговорить с Этим, склонить его к освоенным ею вещам. Она откладывала этот разговор до последнего. Пока он не выучил план. А как только он выучил, как только сдал, как только они вышли из библиотеки в темень заснеженных улиц, он первым же делом требовательно и нетерпеливо спросил:
— Ну, когда?
Она улыбнулась и бровью повела:
— Здесь, что ли?
— Ты шутки не шути, — нахмурился он, — мы договорились… Завтра, да?
— Надо вначале дело сделать.
Он аж присвистнул.
— Еще чего! Я дело сделаю, а вас с папаней и след простыл. Нашла дурака, как же.
— Не веришь, значит? А почему я должна?
— А я-то куда денусь?
— Деться-то ты никуда не денешься, это да… а вот если свое получишь, а дело не сделаешь.
— Да ты что! Это я-то?
Спокойно, сказала она себе, это уже проходили с Семеновым. С вероломным Семеновым. Этот, конечно, не Семенов, но обмануть может точно так же.
— А почему нет?
Он остановился от возмущения.
— Я… Вот те крест!
— Не надо, — сказала она. — Это все эмоции.
— Что ж ты хочешь, — раздраженно спросил он, — чтоб я расписку тебе написал?
— Да, — кивнула она. — Так было бы по-деловому.
Он фыркнул.
— Чтобы ты меня потом этой распиской…
Разговор все больше напоминал ей Семенова. Какая-то пародия на то… История, вспомнилось, происходит дважды: вначале в виде трагедии, потом в виде фарса.
— Глупенький, — улыбнулась она, — зачем мне это? Если все будет хорошо… Кому и где я покажу эту расписку? Да она мне самой будет хуже петли. Первое, что я сделаю, так это сожгу ее — знаешь где? В туалете вагонном, как только мы отъедем от станции.
Такая подробность произвела на него впечатление.
— Ну ты и… — Он покрутил головой. — Никогда таких не встречал. Ладно, будет тебе расписка.
— Хорошо. Договорились.
— Так значит, завтра?
— Если завтра, то пиши прямо сейчас.
— Чего? На морозе?
— Ты прав, — она подумала, что на морозе его почерк может исказиться, — зайдем в подъезд.
— Ну ты и штучка…
Зашли в подъезд.
— Пиши, — она достала из сумки бумагу, пастик и книжку, чтоб подложить, сунула ему в руки. — Расписка. Я, такой-то… написал?
— Ну.
— …обещаю участвовать в побеге такого-то…
Он перестал писать.
— Как это — участвовать в побеге? Бежать вместе с ним, что ли? Ты меня, может, посадить надумала?
— В организации побега, — поправилась она. — Устроит? Ведь это же правда.
— Ох, под монастырь подведешь…
— Трус, — сказала она с презрением. — И дурак. Я, кажется, все тебе объяснила.
— Ну уж не трус! — вскинулся он. — И насчет дурака полегче, не то…
Он замолчал и буркнул:
— Х-- с тобой, диктуй.
— В организации побега больного такого-то, — сказала она. — Из областной больницы номер два. Путем…
Если я продиктую «путем изъятия и уничтожения документов, путем исправлений, подделок подписей и простановок печатей», подумала она, он точно обделается.
— Путем переоформления соответствующей служебной документации. Написал?
— Ну…
— В обмен на половой акт с его дочерью Мариной.
— …Мариной, блин…
— Подпись. Дата.
Он дописал расписку и отдал ей книжку и пастик, а расписку не отдал, продолжал держать в руках нерешительно. Хлопнула дверь, в подъезд зашли люди — веселые, громкие с мороза. Она успела заметить, как Этот быстро сунул расписку к себе за пазуху, перед тем как они прижались друг к дружке, отвернулись к батарее — обычная подъездная парочка.
Люди прошли. Он вытащил расписку, перечитал.
— А если не дашь? А расписку получишь?
— Если не дам…
Может, сказать ему, что я девочка, подумала она. Что если не дам, значит, так и останусь девочкой, а значит, расписка его вроде как недействительна… бесполезна…
Нет, не так. Не нужно ему подавать эту мысль. Вдруг уговорю в попку… тогда расписка должна обязать его безусловно, без всякой такой казуистики.
— Как же не дам? — спросила она. — Не дам, значит, не сделаешь… Подумай, кому из нас это нужней.