Испанский сон
Шрифт:
И еще за одно она бесспорно могла бы быть ему благодарна. У него было много книг, хороших книг, привезенных им из столицы — впервые в ее жизни столько книг оказалось у нее под рукой, чтобы можно было снять с полки любую, исходя из минутного настроения. Она и раньше-то любила читать, перечитала все что можно было в деревне, и в этом смысле книги Корнея были таким же очередным этапом ее образования, как медицинское училище после школы. О, какие умные книги ухитрился собрать Корней! Некоторые из них было невозможно понять с первого раза. Тогда она просила его объяснить.
У них возник обычай заниматься этим в постели, перед сном, своеобразный суррогат сладкого часа. Он ласкал губами Царевну, в то время как она излагала свой вопрос. Затем она так же ласкала Царя, а он отвечал — это продолжалось значительно дольше. А потом он очень медленно прогуливал змея по ее попке, снаружи и внутри, и одновременно с этим они вели дискуссию по теме,
Ее жажда нового, не находя утоления в ласках, обратилась к информации. На какое-то время она сделалась информационным наркоманом. Каждая новая книга не только расширяла ее кругозор, но и очевидно требовала все новой порции этого наркотика, одновременно ускоряя процесс его усвоения. Она интуитивно чувствовала, что любая новая информация, интересная и сама по себе, могла бы когда-нибудь пригодиться ей в жизни. Она понимала, что грядущий момент, счастливый и долгожданный, враз оборвет ее общение с книгами Корнея, да и не только с книгами — с самим Корнеем, с его друзьями, даже с училищными педагогами — и стремилась успеть извлечь из этого общения все что только сможет.
Она читала все подряд — энциклопедический словарь, Библию, сборники анекдотов, сборники стихов, сборники подзаконных актов и комментариев к ним, сборники сохранившегося еще машинописного самиздата, начиная от «Бани» и кончая «Архипелагом ГУЛАГ», а любимым ее чтивом сделались речи Цицерона и толстенный альбом репродукций Дали. Только теперь она поняла, насколько окружающий мир был велик и разнообразен, и насколько бедным и жалким было их деревенское бытие. (Это — даже их, подданных Царства; что же сказать об прочих односельчанах?) Так как теперь в любом случае с деревней предстояло расстаться, она поклялась себе, что их новая жизнь с Отцом — как только! — будет полна не только любовью, но и всем остальным, что только возможно, и она — молодая, энергичная, умная — должна, хотя бы во искупление всего совершенного ею, раздвинуть границы этого возможного как можно шире.
Она еще не знала, как это сделает. Должны были потребоваться деньги, много денег. Она уже осознала страшную для непосвященного силу своей пизды и угадывала ее высокую денежную цену. Выйти замуж, раз уж Корней так хочет, чтобы он обеспечил не только ее, но и Отца? Тогда почему за Корнея? Нашлись бы желающие и побогаче… Нет, замуж нельзя… замуж — значит контроль, зависимость; для Цели это без разницы, но Царство страдало бы, Отец бы страдал. Она должна сама распоряжаться своими деньгами, временем, телом. Стать дорогой проституткой? Найти высокого покровителя? Наверно, так… значит, ей нужно заблаговременно расширять круг знакомств, повышать их качество, то есть для начала поощрять стремления Корнея в область, в Москву…
Отец между тем продолжал томиться в застенке, и немногочисленные новые свидания — специальные, театральные — не добавляли радости ни ей, ни Ему. Пару раз вызывал ее следователь, оформлял протокол, задавал грязные вопросы, смотрел на нее так же, как Семенов, только еще похотливее, потому что был помоложе. В один из этих разов, выходя от него, она нос к носу столкнулась с небольшой кучкой своих односельчан, мающихся в коридоре; свидетели по нашему делу, догадалась она. Вызваны по повестке; может, уже и не первый раз — явно недовольны возникшей морокой. Узнав ее, они удивились и засмущались, поопускали глаза; никто не ответил на ее равнодушное «здравствуйте»; так вам и надо, брезгливо подумала она, миновав этих людей, нечего было идти на поводу у Семенова. Как там дом, интересно? Нужно бы съездить… заодно забрать очередные вещи, теплые вещи, свои и Отца — зима не за горами… Через пару дней она съездила; дом был в порядке — только поверхности покрылись пылью — но, забирая вещи, она подумала, что это ей уже все равно; дом стал чужим, они в него не вернутся; пусть грабят, если кто хочет… лишь бы не сожгли — может, удастся выручить сколько-нибудь… а по большому счету безразлично и это.
Дело тащилось медленнее некуда, спотыкаясь где только можно. Одной экспертизы оказалось мало, назначили еще — нужное заключение в итоге было получено, но дело не было прекращено; затем Корней ей сказал, что дело бы, может, и прекратили, но не прекращают лишь потому, что Отца некуда переместить из-за отсутствия в районных больницах отделения соответствующего профиля, а там, где такое отделение было — в губернской больнице номер два — не было свободных мест. Как она поняла позже, Корней уже врал ей к этому времени. Отца не должны были никуда перемещать; по прекращению дела Его должны были или выпустить, или передать с рук на руки родственникам, то есть ей; но Корней уже чувствовал, что в таком случае они сразу уедут, а он уже привык к ней и не хотел ее отпускать. Он просто договорился со следователем. Он, может, даже уже и жалел, что взял курс на прекращение дела, а не на суд — уж суд-то точно
Да, окружающий мир оказался разнообразен и велик, но он всю ее жизнь был против Царства. Поэтому плохие новости подразумевались сами собой, не заставляли ее роптать или плакать; зато редкая хорошая новость была для нее настоящим маленьким праздником.
Время шло.
К зиме вялую жизнь прорвало; важные и многообещающие события произошли почти одновременно. Во-первых, экспертизы закончились, а в отделении нужного профиля освободилось местечко; дело было — о счастье! — в конце концов прекращено, и Отца вот-вот должны были переместить в Китеж. Во-вторых, распался Советский Союз; губернские власти, называемые теперь субъектами федерации, жадно расширяли круг своих прерогатив, нуждались в людях — в том числе и в таких, как Корней — в результате чего он получил сразу два выгодных предложения.
Конечно, если бы все не начало выходить так складно, она вскоре оказалась бы перед непростым выбором. Как только дело двинулось к закрытию, она начала думать о следующем этапе своей борьбы. Предстоял период неопределенной длительности, в течение которого Отец уже не будет сидеть в тюрьме, но еще не будет свободен. Как быть? Продолжать ли опираться на Корнея, оставаясь с ним до победного конца, или уйти, действовать самостоятельно? Перевод в областное училище, как она узнала, при необходимости проблемы не представлял; расстояние не было проблемой — в худшем случае ей пришлось бы прочно привыкнуть к тому самому автобусу, в котором она решила уйти от Корнея; но масса иных предстоящих неведомых факторов — вот что могло обернуться проблемой, да и не одной. Итак, каждый из двух вариантов имел очевидные плюсы и минусы, и заранее невозможно было сказать; она вынужденно готовилась к тому, чтобы делать выбор, опираясь на свою интуицию, на удачу.
Однако удача — и очень большая — пришла раньше, как бы вознаграждая ее за летне-осеннее долготерпение. Необходимость выбора отпала; Корней снял в городе квартиру — прекрасную, в центре, с телефоном — и общее перемещение состоялось чуть ли не в один и тот же день: Отца запланировали на понедельник, а они, удостоверившись, что никаких помех с этим уже не случится, решили переезжать в пятницу, просто чтобы иметь пару выходных на распаковывание и расстановку вещей.
Она участвовала в этом распаковывании, как автомат. Она с трудом запомнила адрес квартиры, подъезд, этаж; забывала, что куда было поставлено, путалась в расположении комнат, а номер телефона так и не выучила в течение двух дней; она могла думать только о понедельнике. Когда впервые стало известно, что они будут жить там же, в том же городе, где будет содержаться Отец, она на радостях устроила такую ночную феерию, что Корней, впервые за все время их совместного жития, наутро оказался не в состоянии выйти на работу. Поэтому он, конечно, ожидал ее восторгов по поводу квартиры и вообще всего происходящего, однако восторгов не было, и он был несколько раздосадован этим; она и сама понимала, что должна восторгаться, но не могла с собой совладать и от этого тоже, со своей стороны, испытывала некоторую досаду. В результате эти в общем-то приятные хлопоты были немного испорчены. Но лишь немного, слава Царю.
Утром в понедельник, предусмотрительно закутавшись во все свои теплые вещи, она села на городской автобус маршрута номер двадцать один и доехала до второй областной психбольницы. Она по периметру обошла территорию, огороженную железной решеткой, с волнением осмотрела сквозь нее несколько мрачных, обшарпанных корпусов казарменного вида, очередную — последнюю? — арену ее борьбы. Она не удержалась, чтобы не заглянуть в проходную. Всю будку изнутри заполнял крепкий папиросный дым; старичок, с ружьем на столе, похожим на игрушечное, курил за стеклом и не обратил на нее никакого особенного внимания, только рукой махнул — закрывай, мол, быстрей, дым выдувает. Она и закрыла, не посмела зайти, хотя очень, очень хотелось зайти. Уже давно хотелось зайти — начиная с известия об отделении надлежащего профиля. Но Корней сказал: «Не суетись, не привлекай их внимание раньше времени, дождись штатных свиданий, а там видно будет», — и она чувствовала, что это правильно. Она заняла наблюдательную позицию напротив ворот, точно так же, как полгода назад за палисадничком близ милицейского участка. Через пару часов приехал Корней, покормил ее пирожками, попоил чаем из термоса, пощупал ей нос и уехал. Всего она простояла четыре с половиной часа. Она простояла бы и больше — восемь или сколько нужно — но больше нужно не было, так как Отца действительно привезли.