Испанский сон
Шрифт:
Каким же я оказался идиотом! Я совсем потерял голову. Ведь они следили за мной, Марина, ваша честь. Они посадили меня под очень плотный колпак. И несмотря на это, я сумел выполнить план, намеченный нами в моем кабинете. Помнит ли высокий суд, что в кабинете мы с Ольгой занимались не только любовью, но и делом?
Ну, а в моей квартире все было наоборот. И секретные микрофоны, которыми они напичкали квартиру, не передали им ни одного относящегося к делу слова. Я не завидую тем членам… э-э, членам членов… команды Виктора Петровича — просто Виктора! — которые прослушивали запись нашего с Ольгой времяпрепровождения. Вряд ли у них под столами сидели специально назначенные сотрудницы. Впрочем… все может быть… если так, тогда они должны быть прямо-таки благодарны мне за доставленное удовольствие…
Я съездил в командировки, связанные как бы с другими делами, поговорил с разными людьми, занятыми как бы в других делах…
Я обыграл их, Марина. Они могли еще предполагать, что я способен на это в принципе; но после пятого распределителя и перед всеми остальными (кроме первого, конечно) люди не совершают ненормальных поступков. Я — совершил. Наблюдение за мной было плотным, но весьма поверхностным, потому что его вели идиоты. Они пожлобились приставить ко мне по-настоящему компетентных людей, которые, может быть, раскусили бы меня вовремя. И когда дело стало пухнуть на глазах, для них это оказалось громом среди ясного неба.
То было время странных дел. Не знаю, помнишь ли ты из телевизора, из газет — концерн «АНТ»… кооператив «Техника»… миллионер-коммунист Артем Тарасов и плачущий большевик Рыжков… Мне удалось создать эфемерные связи дела Ольги с такими делами, воздушные ниточки, которые я какое-то время мог держать в руках. Точнее, я держал в руках всего лишь Ольгины деньги… но это и было самым надежным механизмом управления… Для члена правительства настали нервные времена. Редкий день не обходился без увесистой кляксы — весьма вонючей притом — которая выплескивалась из дела Ольги и долетала до его высокого кабинета. Все труднее было ему маневрировать, чтобы остаться в стороне. Все реальнее — по крайней мере, в представлении его команды — становился большой судебный процесс, большой скандал, не меньше тех, из газет с телевизором.
Конечно, с точки зрения Ольги, я играл с огнем. Но что мне Ольга? Она сразу увидела, что я играю свою игру. Она высказала это мне напрямую, вследствие чего я и влюбился в нее — помнишь? — а заодно освободился от каких-то моральных проблем и обязательств. Настал момент, когда мне уже нечего было делать — я лишь наблюдал за происходящим, как полководец на вершине горы, расставивший свои полки и вверившийся воле Божьей. Нити натянулись. На моих людей давили с разных сторон, и это давление увеличивалось. Кто кого? Моих противников было много — я был один; у них были машины и распределители — у меня не было ничего такого; мои связи и мои деньги не шли в сравнение с их связями и деньгами, и тем не менее я играл с ними на равных по единственной причине — они не знали, кто сплел эту сеть, а я благодаря их неуклюжим, паническим действиям с каждым днем узнавал о них все больше и больше.
Конечно, я должен был проиграть. Я и проиграл. Собственно, что такое проиграл? Я остался в живых, а это уже немало. Я даже Ольгу спас, представь себе. И что совсем странно, какое-то время я был героем их команды.
А было это так. Дней через пять-семь после начала моей операции мне позвонил Виктор Петрович — Виктор, мать его! — и сказал:
«Выходи на улицу, Корней. Тебя ждет машина».
Я послушно вышел и сел в ждущую машину. Я совершенно спокойно ехал неизвестно куда, потому что, если бы я не вышел на связь с моим доверенным лицом тем же вечером — как, впрочем, и любым другим — звонок раздался бы уже у Виктора. И скорее всего, это был бы звонок в дверь. Правда, в отличие от меня, машина бы ждала его лишь наутро, но зато это была бы машина с решетками вместо окон. Такова была объективная причина моего спокойствия, в дополнение к субъективной причине, то есть к адвокатскому сознанию собственной неприкосновенности.
«Плохи дела, Корней, — сказал мне Виктор. — Как это понять?»
«В смысле?»
«Дело пухнет. Я тебе что сказал? Три года. А ты?»
«Я?»
«Ну да, ты, твою мать».
«Я — адвокат».
«Ну и что?»
«Виктор, — нежно сказал я, — ты знаешь, чем отличается адвокат от прокурора?»
«Проходили в школе, — буркнул он. — Что делать?»
«Создать, наверно, адекватную бригаду защиты».
«Ты с этим справишься?»
«Извини. Я — не бригадир. Просто адвокат-одиночка».
«Обижаешь», — сказал он с угрозой в голосе.
«Наоборот. У каждого свой профиль. Зачем мне браться за то, в чем я подведу вас на сто процентов?»
Этот аргумент ему показался убедительным, и он слегка помягчел. Но только слегка, потому что следующая серия его вопросов привел-таки меня в замешательство.
«Адвокат-одиночка», — повторил он в задумчивости.
«Точно так».
«А этично ли, — спросил он слащавым тоном, — адвокату, пусть даже и одиночке… а может, одиночке даже и тем более… трахаться с подзащитной? Что ты на это скажешь, Корней? Мы что, обсуждали такие сюжеты, а? Мы их, может, планировали?»
Мне помогло некоторое его многословие. Он бы задал всего один вопрос — я бы, может, себя выдал от неожиданности. Но он задал сразу несколько вопросов, дал мне несколько секунд для размышления да еще и сам же подсказал ответ.
«Слушай, Виктор, — сказал я довольно-таки грубо, — а с чего бы это тебя разволновала адвокатская этика? Кого мне трахать, а кого нет, это уж я как-нибудь разберусь без тебя. У каждого своя технология — это тебе понятно?»
Он обалдел от такой наглости. Даже помолчал какое-то время — ровно столько для того, чтобы я решился перейти в атаку.
«И вообще, — сказал я, — мне не нравится этот разговор. Ты хоть понимаешь, что это не у вас ко мне, а у меня к вам должны быть претензии, что не проверили обстоятельств и поставили нереальную задачу? Разве так можно обращаться с профессионалами? Да ты знаешь ли, сколько я денег и времени ухлопал за последнюю неделю на эти новые концы? — Я говорил чистую правду, и это наверняка придавало моей речи убедительность. — Я тебя спрашивал, согласовали ли вы это со следствием? Спрашивал или нет? А ты мне что сказал? Ты мне сказал, что это у вас под контролем! Я из-за вас уже оперативником сделался… мотаюсь по каким-то стройкам коммунизма… бабу эту трахаю, чтоб от очередных глупостей удержать… и каждый день все какие-то новые фокусы… это, что ли, и есть твое «под контролем»? И то, что я не жалуюсь, не бегу к тебе со своими проблемами — это, выходит, основание меня сюда привозить и вешать на меня чьи-то пролеты? Это и есть твой контроль, да? Нехорошо, Виктор. Как-то не по-мужски. Не ждал я от тебя такого».
Я оскорбленно умолк и стал ждать его реакции.
Собственно, у него не было вариантов. Он, видно, привык иметь дело в основном с подчиненными, с подобострастными гостями распределителя номер пять, которые при первых раскатах грома в его голосе падали ниц и кричали: не губи, отец родной, виноваты… и так далее. Я был по сравнению с ним мелкой пташкой, но я не сидел с ним в одной клетке; он попытался нахрапом загнать меня в свою клетку и не сумел; он мог попытаться достать меня и там, где я был, но боялся это делать, не зная, чем обернется ему такая активность.