Испанский сон
Шрифт:
Он закурил. Воцарилось мрачное молчание.
— Пойми, — мягко сказала Марина, — я не могу предавать ради спасения.
— О’кей, — сказал Корней Петрович. — Извини меня за несдержанность. Я тебе объясню по-другому. Сейчас все ругают пионера Павлика Морозова. Раньше считался герой, а на самом деле — сволочь, выродок, предал отца. Так ведь?
— Ну?
— А что такое это «на самом деле»? — спросил адвокат. — Есть какой-то закон? Где же он, если так? Общечеловеческая ценность? А ты знаешь, что тот же Иисус вообще велел ученикам забыть отца своего, знаешь ты об этом? То есть, предать — и может, еще хуже, чем Павлик Морозов? Где же истина? Нравственностей,
Она опустила глаза и закусила губу.
— То-то же. Мы сейчас обсуждаем не общеморальные проблемы, а конкретный тактический вопрос. Нужно будет доносить — значит, будешь доносить как миленькая. И чем меньше при этом будешь думать о нравственности, тем лучше справишься с делом.
Адвокат передохнул и раскурил трубочку.
— Ты сказал, — она с трудом выдавила это «ты», — что есть еще какой-то третий вариант?
— Есть, — проворчал адвокат, — впрочем, хилый… На твое временное счастье, не обязательно пока что доносить на самом деле, можно попробовать просто написать Ему, что донесла, но что тебе никто не верит…
— Какой позор, — прошептала она.
— Да ладно тебе, — беззаботно сказал Корней Петрович. — Ведь писать-то придется не только про Царство. Придется писать, что Он время от времени похваляется — мол, жену убил.
Ее глаза расширились.
— А это еще зачем?
— Затем, чтобы дело прекратить производством.
— Не понимаю.
— Если следователь посчитает, что Он на самом деле жену убил, дело будет направлено в суд, и даже если Его и признают недееспособным, то отправят на так называемое принудительное лечение. А режим этого лечения может быть весьма жестким, с охраной и все такое… Такой поворот событий я буду считать своим проигрышем.
— А в противном случае?
— В противном случае следователь вынужден будет признать, что никакой жены Он не убивал. Просто придумал. Псих — он и есть псих.
Адвокат встал, снял с полки тоненькую брошюрку, раскрыл ее и поводил пальцем по строчкам.
— Вот, нашел. Это называется — депрессивное состояние с бредом самообвинения. Вот в такой штуке ты должна будешь Его обвинить. М-да… Обвинить.
Он положил брошюрку на место и раскрыл другую.
— «Недостаточная ясность или неполнота заключения экспертизы, — прочитал он, — обычно приводит к необходимости назначения следствием или судом повторной экспертизы». «Экзофтальмус — пучеглазие». Вот как.
— Что это такое? — спросила она.
— «Сведения о прошлой жизни», — процитировал адвокат, пропуская ее вопрос мимо ушей. — Кем твой Отец был в прошлой жизни? Вот я, например, был в прошлой жизни цветком. Красивым цветком.
— Корней Петрович! — позвала она. — Что это?
Он показал ей напечатанную на ротаторе обложку.
— «Инструкция, — прочитала она вслух, — о производстве судебно-психиатрической экспертизы в СССР. С приложением».
— Как раз в приложении вся суть, — сказал Корней, выражая лицом почтение. — Писал, полагаю, несбывшийся поэт… Вот послушай.
Он зачитал:
— «Описание психического статуса в акте должно, естественно, отличаться от психического статуса в истории болезни. Не теряя описательной формы, психический статус в акте должен носить более обобщенный характер». Тебе нравится?
Она пожала плечами.
— «Нельзя, — продолжал он читать уже будто бы для себя, — рекомендовать какую-либо твердую схему описания психического состояния, приемлемую во всех случаях. Форма и порядок описания в значительной мере определяются конкретными клинико-психопатологическими особенностями и выводами эксперта, обоснованием которых является описательная часть. Однако! — он поднял палец и потряс им в воздухе, — следует указать на некоторые обязательные составные элементы, позволяющие в форме, понятной для суда и следственных органов, осветить психическое состояние испытуемого. Таковы — ориентировка в месте, времени, окружающем, правильное понимание цели направления на экспертизу, контакт с окружающими, лечащим врачом и медперсоналом, высказывания и суждения испытуемого, иллюстрирующие процессы его мышления и оценку, которую он дает окружающему, своему положению и состоянию здоровья, его отношение к совершенному преступлению, из чего в первую очередь выясняется способность критической оценки своего поведения, своих поступков и действий».
— «К совершенному преступлению»? — переспросила она. — Так там написано?
Корней слегка нахмурился и глянул в брошюрку.
— Хм. Оказывается, ты внимательно слушала.
— Но о каком преступлении идет речь? — спросила она, недоумевая. — Ведь если ты повернешь дело так, что Он все придумал, то преступления, следовательно, не было?
— Разумеется, — сказал Корней с некоторой досадой, — автор просто неудачно выразился… а скорее всего, пошутил…
— Не смейся надо мной, — попросила она.
— У меня и в мыслях такого не было! Ведь в инструкции ясно написано, для чего применяется экспертиза: для заключения… э-э, вот: «…о вменяемости подозреваемых, обвиняемых, подсудимых»… а вот еще… «свидетелей и потерпевших»… и даже «истцов, ответчиков»… Можно ли в условиях презумпции невиновности всерьез считать фактами преступления, совершенные обвиняемыми или даже истцами?
— У нас все можно, — не очень уверенно заметила она.
Корней демонстративно вздохнул.
— Ладно, — сказал он, — посмотрим, что дальше пишет поэт… «Самого тщательного описания и четкости изложения заслуживают такие симптомы, как бред, галлюцинации, конфабуляции… — что такое конфабуляции? я почему-то не знаю… — явления навязчивости и т.д. и т.п. При этом психические проявления при описании их в акте, как и в истории болезни, не должны искусственно расчленяться и терять свою… хм, синдромальную очерченность». Очерченность, да.
Он пролистнул пару страниц.
— «Ни в коем случае нельзя рекомендовать, — он подчеркивал буквально каждое слово, — какие бы то ни было раз навсегда установленные трафареты этой наиболее сложной и ответственной части акта, представляющей собой аргументацию выводов». Ты понимаешь? Ни в коем случае! Разве после этого у следователя остаются, э-э, — он сверился с текстом, — какие бы то ни было шансы? Я думаю, никаких.
— Ты можешь серьезно? — разозлилась она. — Можешь объяснить человеческим языком, что это значит?
— Это значит, — Корней отложил брошюрку насовсем и водворился в кресле, — что если то, что я хочу, будет доказано… самообвинение, я имею в виду… а оно, как видишь, будет доказано…
— То что?
— …то у следователя только и останется что прекратить дело производством. То есть, попросту освободить Отца от уголовной ответственности.
— Но в психушку — все равно?
— Да, но — на общих основаниях…
— Ну, а если Он все равно будет молчать?
— А тогда я сам добьюсь экспертизы. Это будет не так-то просто… но я добьюсь. И тебя туда приведу. Будет следственный эксперимент — ваше с Ним общение.