Испанский сон
Шрифт:
Она понуро поплелась на кухню, чтоб хоть вкусным ужином сдобрить эту бездарную встречу.
Корней Петрович появился в известном халате, посвежевший и еще более веселый, держа в руке пару разных и красивых бутылок. Он радостно ухнул при виде накрытого стола, отставил свои бутылки в сторону, а взамен них извлек из холодильника и моментально открыл холодную водочку. Сел, налил и выпил залпом полстакана и немедленно начал поглощать блюда и закуски.
Он ел с видимым удовольствием, и Марина начала чувствовать себя немножко более счастливой.
Через пять минут Корней Петрович частично удовлетворился, сделал паузу и закурил трубочку. За эти пять минут не прозвучало ни слова. Марина ждала.
— Что ж, — сказал адвокат, — готовить умеешь.
— Я старалась, — тихонько сказала она.
Он посмотрел на нее испытующе. Она почувствовала, что он не случайно тянет с рассказом.
Но продолжала молчать.
— Все пытаюсь понять, как мне с тобой разговаривать, — сказал он наконец, продолжая прямо смотреть на нее. — Я могу отбросить эвфемизмы?
— Что это такое?
— Это приличные выражения для неприличных вещей. Я хочу говорить с тобой просто и откровенно.
— Разве мы вчера этому не научились?
— Про себя — да. А придется про Него.
Она вздрогнула.
— Говори.
— Он убил человека. У следствия есть аргументы, а самое главное — Он, похоже, готов признаться. Если Он признается, суд сочтет убийство доказанным.
— Его… Его…
— Расстрел — мера исключительная, — подсказал адвокат.
— Значит?..
— Ничего не значит. Тебе будет легче, если Его отправят лет на десять, сопроводив со злобы неофициальной информацией для паханов? Заметь — правдивой информацией?
— И там…
— Правильно, — кивнул головой Корней Иванович. — Недолго Он там протянет. А тебя, моя маленькая, выловят на улице и тоже… обойдутся так, что потом сама жить не захочешь.
— Что же делать? — растерялась она.
— Есть всего один ход, — сказал адвокат. — Всего один.
— Я сделаю все что угодно, — сказала она. — Вы знаете.
— Да, — подтвердил он. — Ты-то сделаешь. А нужно, чтобы Он сделал.
— Что?
— Представь себе, что твой Отец — недееспособный. Невменяемый, душевнобольной, сумасшедший… называй, как больше по душе.
Она немножко подумала.
— Представила.
— Не так уж трудно представить, не правда ли?
Она поморщилась. Ей захотелось плакать.
— Вот этого не надо, — сказал адвокат. — Мы сейчас работаем, понимаешь? Спасаем твоего Отца. Возьми себя в руки.
— Вы считаете, что это так и есть. Что Отец сумасшедший.
— Какая разница, что я считаю? — спросил он с неприятной ухмылкой. — Нужно будет ради спасения объявить Его фашистом — значит, так и будет сделано. Даже если твой Отец, милочка, и не вполне душевнобольной, Он очень похож на душевнобольного. Очень. А если так…
Корней Петрович замолчал.
— Вообще-то норма — понятие относительное…
— Не отвлекайся, — строго сказала она. — Если Его признают душевнобольным, то — что? Не посадят?
— Ага. Отправят в психушку.
— Хрен редьки не слаще, — пробормотала она.
— Дура, — сказал Корней Петрович. — Это уже не правоохрана, а здравоохранение. Усекаешь?
— Кажется, да. Оттуда можно вызволить. Но как?..
— Это другой вопрос. Для другого времени. Сейчас мы боремся за Его жизнь.
Она немножко подумала.
— Ты прав. Извини, не буду больше… дергаться…
— Замечательно. Остановка за малым — чтоб Его признали недееспособным.
— Это… экспертиза, правильно?
— Правильно, правильно. Я позабочусь об этом. Но… понимаешь…
Он стал искать слова.
— Ну? — крикнула она. — Говори! Сам же сказал — без этих…
— Да, да… Дело в том, что Он молчит. Просто молчит. Экспертизу должен назначить следователь, а Отец не дает никаких оснований для назначения. Если бы Он начал им рассказывать про эти ваши дела… Царство… змей…
Они помолчали.
— Ведь все эти штуки, они для обычного уха — натуральный бред сумасшедшего.
— Да, конечно, — устало согласилась она. — Я понимаю…
— Его надо заставить говорить. Во что бы то ни стало. Иначе… иначе ничего не получится.
— Вы это Ему объяснили?
Адвокат уклончиво поморщился.
— Во всяком случае, пытался. Он делает вид, что не понимает, о чем речь.
— Ага.
— Просто уклоняется от разговора.
— Как Он выглядит?
— Кажется, нормально, — пожал плечами адвокат, — точно я не могу сказать, потому что видел Его впервые в жизни…
— Он не болен? На Нем нет синяков?
— Марина, — попросил адвокат, — успокойся. Нет на нем синяков… Гораздо важнее, что ты, вероятно, единственный человек, кого Он послушается.
— Значит, — ее лицо осветилось радостью, — я могу с Ним повидаться?
— Этого я не сказал.
— Как же тогда…
— Напишешь записку. Я передам.
— Хоть так… Конечно… Конечно же!
— Очень убедительно нужно написать.
— Да, — с восторгом подхватила она, — да! Очень убедительную! Ах, какое счастье!
Она картинно заломила руки на груди. Адвокат хихикнул. И вдруг оба расхохотались — дружно, громко, несколько истерически; видно, много уже скопилось напряжения от этого трудного разговора — копилось, копилось да и выстрелило, разрядилось, как молнией.