Испанский сон

Аксельруд Феликс Павлович

Темно-зеленый микроавтобус остановился перед воротами, и створки ворот распахнулись. Микроавтобус проехал на территорию и остановился перед тем корпусом, который был ближе всех к проходной. Микроавтобус загораживал собой обзор; она побежала вдоль ограды, туда, где было видно, что происходит между зданием и микроавтобусом; она успела — человек в форме вышел из здания и открыл дверь микроавтобуса, и оттуда появился Отец. Сердце ее билось, кажется, на всю улицу, когда Он, слегка сутулясь, в своей старенькой зимней одежде, препровождаемый человеком в форме, поднимался по нескольким ступенькам. Только бы что-то не сорвалось, думала она. Только бы Его приняли, не отправили бы назад по какому-нибудь непредвиденному обстоятельству. Она должна была дождаться, пока машина уедет. Она заметила, что водитель не заглушил двигатель, и сочла это добрым знаком.

В самом деле, ждать пришлось недолго. Человек в форме вернулся в машину один. Машина тронулась. Она видела, как старичок с ружьем, теперь уже висящим на шее, неспешно раскрыл ворота перед машиной и закрыл за ней. Она запрыгала на своем месте возле ограды и завопила от радости. Проходившая мимо пожилая пара покосилась на нее, а потом на больничные корпуса; обменявшись выразительными взглядами, пара ускорилась насколько могла, но она их не заметила вовсе. Мысль о том, что Отца отвезут в сумасшедший дом, а она, Марина, будет стоять невдалеке и прыгать и вопить от радости из-за этого — такая мысль полгода назад могла бы ее разве что рассмешить; того, кто сказал бы ей такое, вот его-то она бы точно сочла сумасшедшим. Но теперь это факт. Корней добился своего. Она добилась своего; добьется и полной Его свободы, сделает так, чтобы все было по-прежнему, только лучше.

Ей не хотелось уходить. Милая психбольница, думала она так же нежно, как некогда о сизо; она ласкала взглядом грязные, обшарпанные стены. Она могла бы прямо сейчас подойти к проходной и попроситься… назвать старичку свою фамилию, объяснить, что привезли нового больного… «больной» — как это прекрасно звучит, насколько лучше, чем «обвиняемый»… она хотела бы повидать его… наверно, уже Его… А старичок заворчит: нужно вовремя приходить, существует порядок посещений… А она скажет: конечно, дедушка, я знаю… я буду приходить только вовремя, но сейчас один только раз, всего разок, ну пожалуйста… Надо познакомиться со старичком. Ей со всеми нужно здесь познакомиться. Нужно купить старичку папирос в подарок. Нужно…

Нет, оборвала она себя, уловив в себе признаки такой же истерики, какие были у нее в первые дни без Отца. Нужно придти в себя, вот что нужно. А с кем и как здесь знакомиться — это еще вопрос. Кому нести какие подарки. Если она начнет к кому-то подлизываться, то потом, когда она устроится сюда на работу — дочка больного Осташкова! — они поймут, зачемона устроилась; конечно, они и так увидят, что она дочка, но желание позаботиться об Отце вполне нормально и уважаемо; а вот если она перед этим будет подлизываться, то они сразу заподозрят неладное и сделаются опасны. Или не так? О, сколько теперь ей нужно обдумать. Но прежде — успокоиться. Немедленно придти в себя и тогда уже не спеша думать. Главное, что Он здесь… а уж теперь…

Она послала больнице воздушный поцелуй и пошла к остановке автобуса.

Не без труда открыв многочисленные незнакомые замки, она как следует изучила квартиру, в которой предстояло прожить неизвестно сколько. Она увидела что квартира хороша. Особенно ей понравилось наличие телефона. Она подняла трубку и послушала гудок. Это мой гудок, подумала она. Надо же… До сих пор, если ей случалось куда-то звонить, это были чужие, одолженные на пять минут телефоны, и гудки в них тоже были чужие.

В это время телефон неожиданно зазвонил. Она вздрогнула. Первым ее побуждением было, конечно, поднять трубку, но она успела спохватиться и не сделать этого. Скорее всего, звонил Корней — узнать, как Отец, как настроение, будет ли обед; ну так что ж, могла же она еще не вернуться домой или пойти за продуктами. Ей хотелось немного побыть одной, не делиться сливками своей радости ни с кем, даже с Корнеем; не будет обеда, решила она; придет так придет, а еще раз позвонит — поднимать трубку не буду. Если же звонил кто-то другой — например, хозяин квартиры, — то тем более поднимать трубку не следовало, так как она еще ничего не успела обдумать и не знала, как и с кем говорить.

Она отошла от телефона и полюбовалась им издали. Комната с телефоном показалась ей похожей на декорацию телесериала. Впрочем, эффект декорации был избыточным из-за большого количества вещей, не нашедших еще своего постоянного места. Она увидела, что и куда нужно поставить и положить, и сделала это. Она вынесла в мусорный контейнер кучу оставшегося упаковочного материала, затем посмотрела на результат своей работы и увидела, что это хорошо. Затем она взяла в руки хозяйственные принадлежности и ликвидировала экологические последствия минувшего уикенда — изрядное количество пыли и грязи, учиненное всеми распаковываниями и перестановками.

Покончив с уборкой, она прогулялась по улице и изучила расположение близлежащих магазинов. Она купила продукты, вернулась и, напевая веселые песенки, приготовила много еды. Потом, сверяясь с инструкцией, ввела в эксплуатационный режим стиральную машину. Пока машина стирала очередную порцию, она смотрела телевизор. Душа ее пела. Все было хорошо.

Вечером она была с Корнеем очень нежна и, без сомнения, полностью ликвидировала неблагоприятные психологические последствия минувшего хозяйственного уикенда.

* * *

Итак, Корней сделал свое дело; он продолжал быть полезным, но перестал быть необходимым. Настало время думать самой. Самой собирать информацию, учитывать много того, о чем она раньше не знала, и вдобавок вести себя так, чтобы Корней — как и те, в больнице — ничего не заметил раньше времени.

События в какой-то степени помогали ей. Она позвонила в больницу и узнала расписание посещений. Тщательно подготовилась к первому из них, продумала все возможные события и детали. Фактически она готовила такой же спектакль, какие предназначались для следствия ранее. Мало места в этом спектакле оставалось собственно Отцу — даже когда (если?) им разрешат уединиться, она должна вести себя определенным образом, потому что не знает обстановки: а вдруг кто-то будет тайно наблюдать? внезапно появится? Позже она воздаст Ему должное… Но не сейчас.

Она долго, придирчиво создавала свой образ. Ни при каких обстоятельствах он не должен был ее подвести. Благодаря Корнею у нее уже были приличные вещи, но она не должна была их надевать, чтобы не возбудить в ком-то зависти с первого взгляда. Вместе с тем, ей нельзя выглядеть слишком бедной — тот, кто рассчитывает на подарки, не должен сразу же списать ее со счетов. Она обязана всем понравиться, но не слишком, чтоб не пристали. Она не должна никому надоесть. Она должна вызвать в них не жалость, а сочувствие.

Она должна обратиться к Завету. О себе сообщать как можно меньше, и как можно больше узнавать о других. Завет помог ей выведать много чужих тайн в деревне; она и здесь должна была узнать тайны, терпеливо воссоздать скрытые от посторонних глаз отношения, связи, интересы работников больницы, которые были всего лишь такими же, как ее односельчане, живыми людьми. Чем больше она узнает о них, тем больше у нее будет возможностей влиять на распространение информации или, по крайней мере, знать пути этого распространения. Горький опыт научил ее, что катастрофа возникает из пустяков, из незаметных мелочей; на этот раз, перед решающей битвой, она не имела права упустить ничего.