Испанский сон
Шрифт:
Марина исцелилась от подступившей было к ней хандры; она наконец поймала конец прежде все ускользавшей ниточки. Она снова ощутила себя в работе, и ощущение это было прекрасным.
Внешне все эти несколько недель ее активность выглядела почти так же, как и за месяц, за два до этого; неизменный Вовочка вез ее на очередные встречи — однако же теперь, бывало, и одну; все чаще Ане нужно было одновременно в другие места, и не связанными с хозяйством делами уже начинала быть озадаченной даже Вероника. Контингент, окружавший Марину с начала ее деятельности, внешне оставался все тем же — не слишком скандальный бомонд — но возрастной состав этого контингента понемногу менялся в сторону более почтенную; а самое главное — менялся его половой состав.
Если бы кто-нибудь так же хорошо знал историю ее жизни, как могла знать ее только она сама, но почему-то, подобно Ане, покинувшей ласковую страну, оказался оторван от изменяющейся информации, он решил бы, что Марина, верно, надумала внять одному из последних советов Григория Семеновича, полузабытого бывшего Господина, а еще раньше заведующего отделением китежской психбольницы номер два. Совет этот, данный, может быть, в шутку, заключался в том, чтобы Марина поискала себе Господина среди старичков. Разумеется, этот гипотетический наблюдатель ошибся бы — сходство ее нынешних действий с поиском Господина было таким же чисто внешним, как и сходство с начальным порханием по светским кругам; однако сходство это все-таки было поразительным.
Потому что количество отставных военных, чиновников на заслуженной пенсии, ретировавшихся предпринимателей, очеркистов, адвокатов и иных аналогичных персон уважаемого и даже преклонного возраста вокруг нее все более увеличивалось; притом темп этого изменения возрастал. Кому не охота в свои семьдесят пять похвастаться нежданной блестящей победой? Разумеется, это были серьезные люди; если бы кому-нибудь из них предложили пооткровенничать на телевидении, подателя такого предложения ждала бы незавидная участь; они делились информацией только в своих узких и — увы! — все более сужающихся кругах.
Впрочем, других — не серьезных — Марине и не было нужно. Ей нужны были только те, кто многое знал. Те, что настолько уважали себя, что даже не применяли виагры, попросту брезговали чудом тысячелетия, считая его орудием недостойным своих седин и побеждая не контрабандным змеем, но исключительно силой своего духа. И — важные, непреклонные, неприступные для других — один за другим сдавались ей, открывали тайны, о которых, быть может, не слышал никто… и даже подписки, данные ими много, много лет назад, меркли и исчезали в лучах ослепительной прелести молодой дамы. Да и чему во вред она могла использовать эти замшелые сведения (так успокаивали себя они) — она, иностранка, исследовательница новейшей истории (каковой прослыла она среди них), очарованная их незабвенным Jefe?
Конечно
Да, дела начинали идти на лад… И, будто в награду — Господин. Он приехал всего лишь позавчера… да так неожиданно! Она взволновалась; когда-то так же ее взволновал Корней, явившийся в общежитие, когда она работала, только тогда волнение ее было болезненным и неприятным, а сейчас это было, разумеется, волнение приятное и пикантное. Чудно, чудно… этот славный, краткий пизод, эта близость не где-нибудь, а на крыше старинного замка… Было время, о таких вещах она не могла даже мечтать… Вот только это их с Госпожой путешествие! — как оно некстати, как невпопад…
В одиночестве, в прозрачном пеньюаре из тончайшего буттижье, она сидела перед окном, раскрытым навстречу утренней свежести. На узком рабочем столе перед ней лежал конверт продолговатой формы. Это был обычный почтовый конверт, в отличие от его содержимого, изложенного на нескольких бумажных листах и столь необычного, что Марина, внимательно изучая эти листы, то и дело не могла сдержать возгласов невольного удивления.
Наконец, утомившись, она сложила листы воедино и стала раздумывать, уместно ли посещение больного, госпитализированного не позже чем вчера. Как бывалая медсестра, она знала, что все зависит от случая; к сожалению, имевшейся в ее распоряжении информации явно недоставало. Если б здесь была Ана, подумалось ей, вопрос не стоил бы выеденного яйца: она бы просто отправила ее в госпиталь, и та на месте все вызнала бы в два счета.
Но Госпожа уехала в какую-то Фатиму… посвящать Россию? спасать? Непонятно. В такой напряженный момент она бы ее не отпустила, если бы Господин не упросил. Как она могла Ему отказать? Хотя в первый момент Его просьба вызвала в ней досаду. Ну и что же, что на крыше замка? Он мог бы уделить ей и больше времени; Он уже понимал, что она может на денек-другой отослать Госпожу… Но Он так хотел в путешествие, столько раз об этом мечтал. Ладно уж. Пусть их… Зато когда Он вернется, вдоволь натешившись и пенинсулой и Госпожой — тут уж она устроит свидание подольше; тут уж она решит, как быть с Госпожой, да и с Вероникой — если, конечно, надумает принимать Господина у себя в резиденции, а не смотаться с Ним с пенинсулы куда подальше.
Небось, колесят сейчас где-нибудь по Эстремадуре, без удовольствия подумала она, слегка даже ревнуя Его к своей верной помощнице. Кусая губы, она встала из-за стола и уже собралась было будить Веронику для завтрака, как вдруг зазвонил телефон. Марина нахмурилась. Для испанцев стояло слишком раннее утро; для русских был неоговоренный час. Неужели… плохие новости из больницы? Как жаль, если так!
Она подняла трубку.
— Госпожа, — услышала она озабоченный голос и узнала адъютанта князя Георгия, — одну минуту… С вами будет говорить его сиятельство.