Испить до дна
Шрифт:
— Все остальное к столу — за мной. Но сегодня не из ресторана, я буду готовить сам! Можно?
— Нужно!
Глядя, как сноровисто он справляется со стряпней, как молниеносно разрезает лучок на тончайшие колечки, как лихо переворачивает одним движением полупрозрачные блинчики и как художественно заворачивает потом в них свою фирменную начинку, Алена засмеялась:
— Мы и сами с тобой можем вдвоем открыть маленькое кафе или даже ресторанчик.
— Семейное предприятие? — отозвался Алеша и осекся — не перегнул ли он палку, объединяя их, пусть только на словах, в одну семью?
Он даже незаметно поплевал через левое плечо, чтоб не сглазить.
Но Алена ничего этакого не заметила и продолжала смазывать корочку пирога яичным белком — для блеска.
...— Сядь!
— Сел.
— Нет, не за стол, лицом к стене. И зажмурься покрепче. Не вздумай подглядывать!
— Угу.
Четыре канцелярские кнопочки по уголкам — и вот панно уже пришпилено к свежей штукатурке. Места на этих пустых стенах для него предостаточно, не то что на венецианском вернисаже.
Она отошла и скромненько встала у Алексея за спиной. Сама невольно залюбовалась, изумляясь волшебному преображению, которое произошло с картиной прошлой ночью.
— Ну что, не пора?
— Пора не пора, иду со двора! Три-четыре!
— О!
Сделанное из кожи панно разительно изменилось. Иной стала даже его географическая принадлежность. И еще из пейзажного оно превратилось в сюжетное.
А все из-за крошечного добавления, того самого брюлловского «чуть-чуть».
На темном фоне — том, что прежде изображал пашню, — была выложена из шляпных блесток маленькая золотая рыбка-телескопчик. Блестка к блестке, чешуйка к чешуйке, выпуклые глазищи из двух бабушкиных хрустальных пуговок.
И благодаря этому угрюмая пашня превратилась в спокойное море, а проселочная дорога — в мягкий песчаный бережок. Как пляж на острове Лидо.
Золотая рыбка пока еще плавала на свободе, но на берегу уже поджидала ее крошечная фигурка — не разобрать, мужская или женская.
И этот персонажик, не то рыбак, не то рыбачка, держал в руках тонкую сеть — бабушкину вуальку.
Паутинка сети не была жестко закреплена на кожаной основе, а оставалась большей частью зависшей в воздухе, как будто художница зафиксировала сам момент броска. И ветерок, настоящий ветерок, веющий из оконных проемов, легонько колыхал ее. От этого все изображение как будто двигалось...
Два живых существа на картине. Кто есть кто?
Алеша — в воде, а рыбачка Алена на берегу, и он — ее золотая рыбка, выполняющая желания?
Или наоборот — это он подходит к Венецианскому заливу, чтобы спасти тонущую, пока еще не знакомую ему, девушку из коварных волн?
Понимай как знаешь!
Алексей молча откинул голову назад и прислонился к Алениной груди затылком.
— Ну как? Ничего? — спросила она с трепетом.
В ответ он только потерся об нее жестким ежиком коротко подстриженных волос.
— А знаешь, Алеша, оно ведь ездило со мной в Венецию.
— Правда? Наверно, именно поэтому оно насквозь пропитано любовью!
— Только оно было тогда немного другим.
— Изменилось за полтора месяца или... за вчерашнюю ночь?
— Понимай как знаешь, хитрец!
— Если б я мог выразить, как люблю тебя...
Она позволила ему попытаться выразить свои чувства, и для этого они вернулись в ее дом, в спальню.
И он выражал их талантливо, будто тоже писал картину, — мазок за мазком, оттенок к оттенку.
Вздох к вздоху и стон к стону. И поцелуй к поцелую, и рука к руке, и тело к телу...
Отброшен на пол, мимо стула, серый галстук с лазуритовой булавкой, и мнется под повлажневшими спинами элегантный, но потерявший всю свою строгость пиджак...
— О, простите! — раздался низкий, резкий голос откуда-то из другого мира, извне с их Алешей любви.
— Какой пассаж, нарушили весь интимчик, — лепетал второй голосок, повыше.
Алеша и Алена отпрянули друг от друга, непонимающе моргая и тяжело дыша.
В дверях спальни стоял, загораживая широченным торсом весь проем, Григорий Саранцев собственной персоной. А из-за его плеча выглядывал вертлявый Димочка.
— Вон отсюда! — яростно прошипела Алена.
Кажется, и этот день рождения был испорчен. Не радиограмма из Австралии — так дружки-художнички...
...За «праздничным» столом сидели вчетвером.
Алексей категорически запретил отправить непрошеных визитеров восвояси:
— Гость в дом — радость в дом.
В его взгляде, однако, не только не было радости, но загорелся какой-то хищный, недобрый огонек. И разговаривал он подчеркнуто вежливо, размеренно, слегка понизив голос. Так пьяница, чтобы не шарахаться из стороны в сторону, старательно идет по половице, точно гимнаст по буму.
Праздник кончился. Началась пытка.
Григорий был немногословен и хмур. Как всегда, впрочем. Но помрачнел еще более обычного, увидев на стене хорошо знакомое панно. Заметил ли он внесенные дополнения — неизвестно. Он не комментировал.
Димочка, напротив, вел себя чрезмерно оживленно, искусственно растягивая губы в широкую улыбку и проявляя неестественную заинтересованность в происходящем. Он болтал без пауз так, что в ушах звенело:
— А мы тут собрались и решили проведать нашу итальяночку — нашу иностраночку, что-то ее не видно, наверно, на даче с грядками закопалась, может, помощь нужна...
— Заткнись! — стукнул по столу кулаком Григорий и произнес короткий тост. — Будем!
— То есть за наше всеобщее счастье, благополучие и всемерное процветание, — многословно разъяснил Дима. Видимо, для тупых. — Разрешите по этому поводу стихотворение...
Теперь уже поднялась Алена. Кулаком она, правда, не стучала, но произнесла не менее веско, чем Григорий:
— Заткнитесь оба.
— Во-от как! — изумился Саранцев.
— Именно так! Пьем за именинника.
— Большое спасибо, — сквозь зубы отозвался виновник торжества и добавил. — Я весьма тронут... дорогуша.