Испить до дна
Шрифт:
— Только не завтра.
— У тебя дела?
— Наоборот, праздник.
— Какой?
— Продолжение твоего двадцатишестилетия. Мы ведь не закончили его отмечать, помнишь?
— Еще бы не помнить! К сожалению, день рождения только раз в году. А такой, как в Венеции, выпадает раз в жизни.
— Но ты не против второго?
— Кто может быть против! А почему именно завтра, одиннадцатого июля?
— Н-ну... — замялся он. — Приурочим его к моему...
— У тебя день рождения! И ты молчал! Вот свинтус. Если бы я знала заранее...
— Но это не совсем... это, скорее, день нахождения. Когда меня подобрали на капустной грядке. А потом так вышло, что к этой дате у нас в детдоме приурочили и всех июльских. Дни рождения мы праздновали коллективные, раз в месяц.
— А теперь у тебя будет индивидуальный! Тем более я должна была подготовиться.
— Ничего ты не должна.
— Но я хочу! Я не могу не поздравить тебя как-то особенно...
Вдруг лицо ее сделалось умоляющим и жалобным:
— Только, пожалуйста, давай не будем уезжать отсюда ни в какой ресторан и вообще никуда, ладно?
— Почему?
— Не знаю. Боюсь. Здесь так хорошо, здесь мы дома, и тут ничего не может случиться. А если выберемся — мне кажется, обязательно тебе принесут какую-нибудь радиограмму или что-то в этом роде. И все опять рухнет. Прошу тебя!
— Как скажешь, так и будет. Ведь это и твой день рождения наполовину.
— Тебе половина — и мне половина. Получается, что мы как близнецы.
— Нет. Просто мы рождаемся как одно целое.
— И разделить нас отныне будет невозможно.
— Никогда!
Ночью, даже после долгих и бурных ласк, Алена не могла уснуть. Ее мучило, что она оставит Алешу без подарка.
Как же так? Это нехорошо, не по-людски и тем более не по-тельцовски. Для Тельца и принимать подарки, и дарить их — это святое.
Тихонечко выскользнув из спальни, она на цыпочках поднялась на второй этаж, стараясь ступать как можно легче и как можно ближе к стене, чтобы скрип ступеней не разбудил завтрашнего именинника. Праздничных секретов нельзя раскрывать заранее, иначе они потеряют половину своей прелести.
Лестница как будто вступила с ней в сговор: несмотря на свою дряхлость, не издала ни звука.
А вот выключатель в мастерской щелкнул, как ей показалось, предательски громко, точно крупная петарда взорвалась. Но ничего, обошлось. Никто не вошел и даже не окликнул ее снизу.
А Алексей не спал. Прекрасно видел, что Алена встает, однако не шелохнулся.
И потом, с замирающим от волнения и восторга сердцем, смотрел, как по саду, утонувшему в темноте, пролегла светлая дорожка из окон второго этажа...
И как поперек этой дорожки, заслоняя свет лампы, то и дело металась туда-сюда маленькая тень с неясными очертаниями. Эти очертания имели округлые формы, движения их были плавными и грациозными.
Однако время от времени появлялась тень, имеющая конфигурацию правильного прямоугольника...
Алена, стараясь не шуметь, переставляла от стены к стене свои картины и этюды на подрамниках.
Это — не закончено, нельзя дарить. Пусть непосвященному и покажется готовой работой, но автору-то виднее. Не хватает самой малости, брюлловского «чуть-чуть», нескольких мазков, быть может, а из-за этого не дышит пейзаж, не живет.
Это — написано на заказ, и даже деньги Алене уже уплачены авансом.
Портрет деда по памяти. Хорошо получилось, готовый подарок, но, естественно, не Алеше, а бабушке.
Вот неплохой этюдик, но он слишком маленький. А ее любимый, судя по его новому дому, да и по тем дарам, что он преподнес Алене, любит размах.
Черт, удачная акварелька, но размазалась, как будто на нее что-то пролили. Крыша тут протекает, что ли?
Не находилось ничего, достойного Алеши. Она бы готова подарить ему весь мир, а, к великой своей досаде, не в силах подобрать даже простого пейзажика или натюрмортика.
...Его никогда в жизни не поздравляла женщина. То есть — его женщина. Детдомовские девчонки, да повариха, да потом однокурсницы — не в счет.
Но ведь, по правде говоря, у Алексея и не было никогда своей женщины. Своей — значило для него любимой.
Несколько мимолетных и быстротечных романов, завязанных в основном по инициативе противоположной стороны, не оставили в душе никакого следа. Каждый из них автоматически обрывался с началом новой экспедиции, чтобы потом уже не только не возобновиться, но и не вспомниться.
И виноват в этом был, возможно, его первый поцелуй.
Целовался он впервые в пятом классе, не с «инкубаторской» девочкой, а с местной, озерковской, по имени Нюша, которой тогда уже исполнилось четырнадцать.
Происходило это в «предбанничке» настоящего инкубатора, в поистине банной влажной духоте, под писк только что вылупившихся цыплят: Нюша дежурила там по ночам, подменяя мать. И ей было ужасно скучно на этом тихом посту без компании и без телевизора.
Тогда девчонка подбила легендарного подкидыша, с которым любил побеседовать сам отец Олег и который был к тому же чемпионом Озерков по плаванию, улизнуть после отбоя из общей мальчишеской спальни и скрасить ее одиночество.
Поцелуй показался Алеше довольно занятной штукой, его только изумило, почему Нюша вертит у него во рту языком, как пропеллером.
Ему казалось, что все должно бы происходить несколько иначе. Лиричнее, что ли. Или ласковее.
Он был романтиком.
— Ну как? — поинтересовалась веснушчатая Джульетта по окончании процедуры. — Голова кружится? Дух захватило? А возбуждение есть?
— За щеками щекотно, — честно доложил он о своих впечатлениях. — И десна чешется.
Нюше такой отчет пришелся по душе.