Исповеди на лестничной площадке
Шрифт:
Белая, как лунь, прямая как тополь женщина приглашает меня к себе в квартиру, ей хочется пообщаться.
И выйдя из лифта, я поворачиваю не направо к себе, а налево, в двухкомнатную квартиру на нашем же этаже и попадаю в сказочное царство рукоделия.
Все сделано руками Галины и не верится, что в человеке может быть столько терпения.
– А что,- говорит мне Галина,- раньше свой дом, сад, огород, и то я вязала, а теперь мне и совсем делать нечего, только обед приготовить на двоих, и ужин на троих к Татьяниному прихожу.
Я хожу, разглядываю вышитые
Чисто, опрятно, красиво.
Не так выглядит наша загруженная игрушками, книжками и шмотками квартира, в которой я делаю уборку только по субботам.
Здесь живут две женщины и девочка: Галина, ее дочка Татьяна, и внучка, дочь старшей сестры Света. Родители девочки уехали на три года в Египет на заработки.
Такая поездка по тем временам была большой удачей: за границей заработки были выше и выбор шмоток, можно было запастись ими на много лет, потом носить и прилично выглядеть, если, конечно, очень за модой не гоняться.
И Галинины дочь с зятем уехали, не захотели упускать такой случай, а дочку оставили с бабушкой и теткой.
Татьяна утром убежит на работу, она в Шереметьеве работала, Светочка в школу, а Галина полдня одна, сидит и вяжет. Крючком и на спицах.
Крючком для дому, а на спицах домочадцам своим вывязывала носки и варежки, шарфы и шапочки, свитера замысловатых узоров, рукав реглан и вшивной, и целая стопка книжек с описанием узоров всегда была у нее под рукой.
. Муж Галины, отец ее взрослых сейчас дочерей, а тогда совсем маленьких девочек, ушел на фронт в 43 году. Он на ДМЗ работал, бронь имел, мог бы и не воевать, но голодно ему было, не хватало еды по карточкам, и через два года такой тыловой жизни, когда работа на износ, а жратвы только на печке лежать, он отправился в военкомат, сказав жене, "на фронте все же лучше кормят".
Кормить, может, и кормят, но и убивают, и он не вернулся. В конце 44 четвертого, когда до конца войны уже все ничего оставалось, пришла похоронка.
Галина одна девочек поднимала, трудно пришлось, и заработала она порок сердца. Последние годы он ее мучил, приступы частыми были: выглянешь в окно, а там рафик скорой помощи стоит, и опять Галину осторожненько под руки выводят в машину усаживают.
Увезут, подлечат и обратно привозят.
А один раз унесли на носилках и не привезли, скончалась Галина от инфаркта. Лет ей было немного, семидесяти точно не было.
К тому времени дочь старшая уже вернулась из Египта, Света с родителями жила, и когда мать умерла, Таня одна осталась. Работала, каждый день ездила в Шереметьево, а замуж так и не вышла.
Хотя я после смерти Галины часто думала про Таню: одна осталась, может быть, кого-то еще найдет. Но не случилось.
Таня хорошенькая, симпатичная женщина, только ростом невысокая, маленькая, вот ее и не увидел никто, а те, кто увидел, не прижились.
А следовало увидеть. Из хозяйственной Тани хорошая получилась бы жена и любящая мать.
Таня встречает меня с внуками в лифте, и пока мы поднимаемся, все заговаривает с ними, любуется на них и шутит, подмигивая мне. Через несколько минут после того, как разойдемся по квартирам, слышу звонок в дверь - это Таня несет
А когда собака у нас жила, Таня ей косточки приносила, и я все думала про себя, все тянула грустную мысль: ей бы семью, чтобы было о ком заботиться. Но вот только за матерью и пришлось ей ухаживать, а больше не за кем, хотя племянников внучатых, Светиных детей, она нянчила, как не встретишь ее, она к сестре идет, племяннице помочь.
Сейчас на пенсии, крутится, сводит как-то концы с концами: столкнешься с ней у подъезда, всегда скажет, где и что ей удалось купить подешевле, чтобы и я не тратилась, сходила туда же и тоже сэкономила. Нарядная, аккуратная, платочек шелковый на шею повязан, а экономить каждую копейку приходится.
Но я, как дети выросли, живу спустя рукава, не экономлю, устала я за сорок пять лет семейной жизни копейку считать: на еду нам с мужем хватает, а что еще надо? Наряжаться уже не хочется.
***
Утром лестница была пустой, а вечером сторонятся меня, давая пройти три разномастные и разновозрастные женщины. Наташа и Томка сидят на корточках, пускают дым, как попало, а третья, ее я не знаю, и так и не успею узнать, стоит у окошка, дым аккуратно колечками пускает.
У Томки вдоль спины струится длинная темная коса, анахронизм по теперешним временам, а вот то, что она курит в свои пятнадцать лет, делает ее ультра современной.
У Натальи лицо усталое, наверное, драила чужую квартиру все утро, теперь она зарабатывает на жизнь уборкой квартир, работа тяжелая, зато не от звонка до звонка: помыл, и остальной день весь твой.
Седина в светлых волосах Наташи чуть пробивается, сразу не разглядишь, но видно, что Наталья уже на закате женской привлекательности, трижды бабушка, у Мишки второй сын родился, Тома в самом начале, только-только округлилась, а третья женщина в ярком алом халате, чуть выпячивая нижнюю губу пускающая дым в потолок, она в середине пути, в полном расцвете сил. Выражение лица у всех троих, несмотря на разницу в возрасте, совершенно одинаковое, отрешенно равнодушное, каждая внутри себя, в минуты полного расслабления.
Я проскальзываю мимо, женщины показывают, что они не совсем отрешились, отвлекаются, здороваются со мной.
Красный халат незнакомки контрастирует с зелеными, недавно выкрашенными стенами лестницы и трубой мусоропровода, ящик которого покрыт темно бордовой краской. Бежевая жизнь сменилась на зеленую.
Свежая краска покрыла годами копившиеся надписи на стенах, целая эпоха ушла.
На стенах между шестым и седьмым этажами последние два года тусовались многочисленные персонажи детских мультиков, нарисованные трудолюбивой Томкой в те времена, когда она еще не курила, не входила со своей сигаретой в сложный мир взрослых, а пыталась укрыться от проблем не слишком веселой своей детской жизни, разрисовывая стены любимыми персонажами мультиков. В основном, она рисовала персонажи американских анимационных фильмов: их легче рисовать, они очень четкие, упрощенные и врезаются в память.