Исповеди на лестничной площадке
Шрифт:
– Наташа,- говорю,- меня не удивляет, что ты в обморок упала, когда кролика рубила, я бы тоже упала. Меня удивляет, как ты могла подумать, что сможешь это сделать? Ну, как?
– Сама теперь не понимаю, как я могла на это решиться.
Наташа еще посидела у меня, и, отказавшись от чая, спустилась к себе.
Пошла детям кашу варить.
Сидоренко жили на этаж выше, в квартире над Леной, сын и сейчас там живет.
Оба работали в институте, и я их знала, хотя по работе мы не пересекались.
Он
Сидоренко был очень маленького роста, смахивал на доброго гномика в светло-зеленой вязаной шапочке. В детстве, которое приходилось на войну, он простудился, тяжело заболел. Была оккупация, ни продуктов, ни медицинской помощи, болезнь, а может недостаток питания и отсутствие витаминов привели к серьезному осложнению: у него перестали расти ноги, хотя все остальные части тела развивались нормально.
Так, во всяком случае, рассказывала мне Лида.
В науку Николай Витальевич пришел необычным путем.
В их Днепропетровский политехнический прибыли представили тогда еще только-только образовывавшегося Новосибирского научного центра. Они выискивали способных студентов, готовых в дальнейшем работать не на производстве, а трудиться на научном поприще.
Им предложили троих: Сидоренко, Петренко и Штерна.
После окончания института они уехали в далекий Новосибирск из теплых краев, защитили там кандидатские диссертации, а потом один за другим перебрались в московский институт красителей: Петренко заведовал отделением, Сидоренко лабораторией, а Штерн перебрался позже, защитил докторскую и работал ведущим научным сотрудником.
Эту романтическую историю я узнаю гораздо позже, когда Штерн вторым браком женится на моей подруге, а сейчас я раскланиваюсь с Сидоренко, и обсуждаю с Лидией проблемы воспитания наших одновозрастных детей.
***
Лето, июль, жара. От раскаленного асфальта поднимается марево разогретого воздуха, плывет к небу, очертания деревьев слегка дрожат.
Дети расчертили классики мелом на асфальте, прыгают в тени дома, рядом с классиками стоит Лида.
На Лиде нарядная белая шляпка, красиво смотрящаяся на ее темных волосах, волной спускающихся до плеч. Я вышла из подъезда, стою рядом, с интересом поглядываю на шляпку.
– Сама вязала, - говорит Лида.
– Сама? А как форму придала?
– Сильно накрахмалила и на кастрюлю надела.
Я качаю головой, перевожу взгляд на платье, вижу что лента на шляпе из материала платья, приталенного, длинного, со вшивным рукавом.
– Да, и платье я сама сшила, - Лида поворачивается, чтобы я оглядела платье со всех сторон и восхитилась. Я восхищаюсь вполне искренне.
– А я, - вздыхаю завистливо, - могу только прямого покроя и без рукавов платье сшить, а чтобы вточной рукавчик, ну нет, это не по мне.
– Да нужно только один раз выкройку для себя сделать, и все,
– Нет,- я мотаю головой для усиления впечатления от слов, - мне не хочется возиться, я как попроще.
Лида заканчивает разговор со мной, и зовет близнецов домой обедать.
За себя и за брата отвечает девочка, боевая у них девочка, лицом в мать, и волосы, как и у Лиды, темные.
– Ты не волнуйся, - говорит Аня маме, - иди домой. Мы сейчас только допрыгаем этот кон, и придем.
– Какая рассудительная девочка, - говорю я, подходя к подъезду и думая о том, что моя бы дочь тут же восприняла попытку заманить ее домой как насилие над личностью и взъерепенилась, а эта так разумно, спокойно отвечает.
– Да, - соглашается со мной Лида, - да, я могу быть спокойна: как Аня скажет, так они и сделают.
А вот и осень, еще не наша с Лидой женская осень, а природная, прохладная, с дождями и серым низким небом.
Топить начинают только с первого октября, а в сентябре бывают заморозки.
И жители, населяющие костяшки домино, мерзнут в своих казенных квартирах.
Они включают электрообогреватели, но это дорого и неэффективно, и стоят панельные дома-доминошки, потемневшие от дождей, упершись крышами в набухшие влагой низкие облака, и в каждой квартире, за каждой дверью кто-то мерзнет, болеет, не может разогнуться от радикулита старик или задыхается в простудном кашле маленький ребенок.
Но огорчаться не следует, нужно проявлять терпение и понимание: есть приказ топить с первого октября, а до этого в средней полосе нашей страны тепло, и никакие капризы природы не подвигнут ЖКО внять голосу рассудка и начать топить раньше.
А вдруг зимой будут сильные морозы и большой перерасход топлива?
Зато в конце апреля, когда температура на улице поднимается иногда до 25 градусов тепла, батареи будут ненужно горячими: есть приказ топить до 1 мая, и все тут.
А какой человек в здравом рассудке поступил бы также своем доме, когда он сам решает, топить или нет?
Но советским государственным учреждениям здравый смысл не указ. И Российским тоже.
И в такой вот сентябрь, в воскресный день, промерзнув дома, я с отвращением выхожу на улицу в промозглость холодного облачного дня. У подъезда я встречаю Лиду, она идет в черной велюровой шляпке и теплом ярком пальто домашней вязки, и на этот раз я не задаю вопросы, откуда это пальто, я знаю, что Лида сама связала себе это ослепительное радостное пальто, освежающее унылость дождливой осени.
***
Наши дети ходили в одну школу, но учились в параллельных классах, и только в восьмом, когда образовался математический класс, они оказались вместе, как когда-то в детском саду.
Общение мое с Лидой, теперь, после того, как наши дети попали в один класс, стало более частым.
Лида любит поговорить, и иногда у меня после встречи с ней кружится голова.
Она смотрит на человеческие отношения с неожиданной для меня стороны, обсуждает их тщательно, вертит в разные стороны, и некоторые ее огорчения с моей точки зрения недостойны внимания.