Исправительная академия. Том 1 и Том 2
Шрифт:
Надежно зафиксировав Алтая, я принялся ласково поглаживать его по голове и шее, надеясь, что это его успокоит.
— Ты мне все показал, и я с эти согласен. Но я не выбирал Тьму, понимаешь, — шептал я так тихо, что только чуткий собачий слух мог разобрать мои слова. — Это Тьма сама меня выбрала. И я не в восторге. Однажды я найду способ от нее избавиться, но до тех пор обещаю, что никогда не позволю этой силе тебе навредить. Обещаю, Алтай.
Пес тяжело вздохнул под моим весом и, покосившись на меня, демонстративно отвернул морду. Но расслабился и даже тихо заскулил.
Я поднял глаза на Антонину.
— Что это значит?
— Он вам покорился, — хрипло ответила девушка. — Теперь осторожно слезайте с него, но будьте бдительны! Это может быть уловка. Он умный и хитрый.
Я погладил уставшего пса по шее. Меня самого пробило на такой лютый пот, что рубашку и куртку можно было выжимать.
— Не глупи, Алтай, — шепнул я, медленно поглаживая его по морде. — Не глупи, пожалуйста. Все будет хорошо. Я дал тебе слово.
Пес не стал сопротивляться и притих. Я осторожно слез с него, продолжая внимательно за ним следить. Но на этот раз больше не было никаких уловок и хитростей. Алтай свернулся калачиком, положил морду на хвост и тяжело вздохнул.
— Ну что, мир, пес? — улыбнулся я, чувствуя, как на меня резко навалилась усталость. Слишком много крови пролил. Скоро начнет кружиться голова.
Но сперва нужно было убедиться, что мы с псом друг друга поняли. Я присел на корточки перед ним и потрепал его по шее.
— Мир? Но должен заметить, хватка у тебя стальная. Словно ты не овчарка, а какой-нибудь питбуль.
Он поднял голову, принюхался и… принялся лизать мою больную руку. Я поморщился от прикосновения собачьего языка к рваной ране.
— Ценю, но давай с этим повременим, хорошо? Тут одним зализыванием не отделаешься.
Алтай отстранился. Поднялся, ткнулся мордой мне в плечо, а затем медленно развернулся и побрел во тьму вольера.
Я обернулся к Антоните.
— И как все это понимать?
— Он вас принял, — прошептала главная по псарне. — А теперь марш к лекарю! Оболенский, из-за вас моя голова с плеч слетит!
— Все будет хорошо, — ответил я, но покачнулся и ухватился за высокий борт вольера. Девушка торопливо открыла дверь и буквально вытащила меня в коридорчик.
А я почувствовал, что больше не мог держаться. Голова резко закружилась, я потерял равновесие и провалился во мрак.
— Точно живой?
— Он же одаренный, что с ним сделается-то? Да и дышит, смотри…
— Не, ну он же белый как полотно…
— А ну разошлись!
Я приоткрыл глаза и увидел несколько любопытных лиц на фоне потолка псарни. Кто-то ойкнул, когда лекарь грубо всех распихал и склонился надо мной.
— Вы же из воинов, ваше сиятельство?
— Да… Мне только поспать да поесть, будет нормаль…
— А ну замолчите! Что я вашей родне скажу…
Я лежа пожал плечами, отчего вышло совсем неуклюже.
— Да не нужно никому ничего говорить. Все живы, проблема решена, рука заживет. Пес-то, надеюсь, привит от бешенства?
— Разумеется, он не бешеный! — Оскорбилась за спиной лекаря Антонина. — Господи, Оболенский,
Я приподнялся, оперевшись на более здоровую левую руку. Несколько «старичков» помогли мне сесть.
— Значит так, господа, — стараясь не морщиться от боли, я внимательно посмотрел на всех собравшихся. — Никому о том, что видели, не говорить. Не хочу, чтобы у Антонины Дмитриевны и ее коллег были из-за меня проблемы. Так что помалкивайте. Я жаловаться никому точно не стану, а руку быстро заштопаем и через пару дней заживет. Все понятно?
Ребята кивнули. Но лекарь и Антонина явно моего энтузиазма не разделяли.
— Вас нужно отвести в лазарет…
— Здесь промывайте и штопайте, — отрезал я. — Потом от столбняка уколете или что там еще нужно сделать. Я не стеклянный, не разобьюсь. А у вас будут большие проблемы, если меня зарегистрируют в лазарете. Директор начнет задавать вопросы, а Суворова и остальные надзиратели из Академии спят и видят, как прижать к ногтю изварских воспитателей. Я вам помочь хочу, неужели не понимаете?
«Старички» зароптали. На лице Антонины явственно читалось сомнение. Она прекрасно понимала, какими последствиями мог для нее обернуться инцидент. Да и лекарю бы точно прилетело за то, что струхнул и не остановил нас.
— Ага. А потом вернешься в свой дворец и начнешь жаловаться мамочке… — шепнул кто-то из ребят.
Я поднял голову на голос, поискал глазами оратора и уставился на него немигающим взглядом.
— Мне было известно, куда я еду и что здесь будет, уважаемый. И раз я не струхнул, будь любезен учитывать, что и дальше бегать к директору и жаловаться не стану. Хотите гладить своих песиков дальше — молчите о том, что здесь случилось. Потому что из-за прибытия одаренных здесь вся администрация наверняка стоит на ушах. Если кто-нибудь из нашей золотой молодежи пострадает, здесь всех мехом внутрь вывернут. Так что нужно молчать. Сейчас быстро все промоем, я пожру от пуза, посплю — и мне полегчает. А про рану придумаем какую-нибудь отговорку про царапину.
— Ты что, есть хочешь? — удивилась светловолосая девчонка с короткой стрижкой. — Тебе же больно…
Я кивком попросил лекаря начинать полевую экзекуцию. Тот огляделся, нашел уголок почище с импровизированным столиком.
— Ваше счастье, что я тоже из одарённых, Оболенский, — он покосился на меня. — Не понадобится искать операционную.
Я удивленно уставился на врача.
— А вы-то что здесь забыли?
— Пенсия у меня на свежем воздухе, — отрезал он и обратился к «старичкам», — Тащите его сюда. Будем ускорять восстановление.
О черт… Я хорошо помнил весь спектр ощущений, когда меня так же штопал лекарь на острове. Незабываемые впечатления. Но сейчас это был единственный выход, если мы хотели сохранить все в тайне.
Я действовал безрассудно, но это безрассудство могло мне здорово помочь обрести вес в колонии. Про нас с Алтаем все равно узнают — ребята обязательно проболтаются своим. Это вызовет интерес к моей персоне, но и уважать начнут. Особенно когда я сдержу слово и стану по-настоящему заботиться о хвостатом.