Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Костя подошел к ней, снова взял ее руку, склонил голову и прижался горячей щекой к ее пальцам. Вера протянула к нему другую руку и погладила его вихрастые черные волосы.
Костя вздрогнул. Пристально посмотрел на Веру. Но в его темных цыганских глазах на этот раз не было обычного озорства, а какая-то грусть и даже беспокойство.
— Что с тобой? — спросила Вера.
Костя ответил не сразу.
— Теперь мне будет очень тяжело уехать отсюда... — сказал он и тихо прикоснулся губами к ее руке.
— Ты уезжаешь? — спросила Вера и почувствовала, как у нее защемило сердце. — Зачем?
— Я еду в Качу учиться на летчика-истребителя.
— Когда?
— Завтра утром... Может быть, мой самолет передадут тебе...
— Нет, Костя, не передадут, — сказала Вера, и глаза ее наполнились слезами. — Я уже отлеталась...
— Кто сказал?
— Врачи... Такие ранения без последствий не проходят.
Костя нежно взял ее за плечи.
— Врачи часто ошибаются. Ты поправишься и снова полетишь... Я в это верю...
— Мне приговор уже вынесен, — сказала Вера и вытерла глаза. — К летной службе не годна...
— Мало ли что бывает!.. Ты же не механизм, а человек! А у человека раны заживают, и все со временем восстанавливается. Ты будешь летать! Вот увидишь!
Вера отрицательно покачала головой. Костя молча гладил ее холодные тонкие пальцы. Потом отпустил их, взял с окна оставленную кем-то деревянную ложку и сжал ее в руках.
— А знаешь, Вера?.. — сказал он. — Я ведь думал, что все будет по-другому... Я знал, что тебе не нравлюсь... Мне даже казалось — ты меня ненавидишь... Может быть, сейчас ты просто ошибаешься. Забыла, какой я...
— Что ты, Костя, как тебе не стыдно! — воскликнула Вера.
Но Косте во что бы то ни стало нужно было высказать все, что лежало у него на душе.
— Я помню все твои упреки, твои наставления, твои уничтожающие взгляды... Многое тогда я делал тебе назло... Считал тебя маменькиной дочкой... Но когда тебя ранили, что-то во мне перевернулось. Я готов был на все, лишь бы спасти тебя, я почувствовал, что не переживу, если ты погибнешь!.. И понимаешь, когда ты была в госпитале, я стал ломать себя... старался быть более выдержанным, спокойным, надеялся, может быть, тогда ты станешь ко мне лучше относиться... — Деревянная ложка в руках Кости вдруг хрустнула, черенок выпал из рук и покатился по полу. «Вот так и мы разлетимся в разные стороны, сломается то, что началось...» Костя схватил черенок и старался приладить его на прежнее место.
— Говори, Костя, говори, — дотронулась Вера до его плеча.
— Что, дорогая?.. — тихо спросил он. Но говорить ему уже не хотелось. Он был весь во власти чувства, которое охватило его. Оно захлестывало Костю, и он мучительно сдерживал себя, чтобы не испугать Веру.
Спускались сумерки. В избе потемнело. От глухой канонады звенели скрепленные проволочками стекла. В небе протарахтели У-2.
— Мне уже пора, — вздохнул Костя.
— Приходи, как освободишься. Девчата соберутся, отпразднуем мой приезд.
Костя стал медленно натягивать на себя кожанку.
— Костя, ты не рассердишься, если я спрошу тебя, — робко начала Вера. — Это не любопытство, я просто не могла понять... почему тогда, еще в октябре, тебя не отправили в летную школу? — Костя посмотрел на нее, и глаза его чуть прищурились. — Если неприятно, то не говори, не надо...
— Тяжело об этом вспоминать. А говорить еще хуже, — сказал Костя хмурясь. — Но скрывать от тебя не хочу. — Он туго затянул свой пояс. — Пятно на мне есть, Вера... Несмываемое, темное пятно... Мой отец репрессирован... Понимаешь, что это значит?.. Я об этом честно написал в анкете. Когда решался вопрос о моем зачислении в летную школу, посмотрели в анкету — и не допустили... Если бы не Кулешов да не вот это, — Костя прикоснулся пальцами к ордену, — не видать бы мне летной школы...
— Костенька, — сказала Вера, — я хочу сказать тебе... Это для меня никакого значения не имеет... Никаких темных пятен я на тебе не вижу!..
Костя крепко прижал Веру к себе и, не сказав больше ни слова, выбежал из избы.
Вера подошла к окну. В темноте она не увидела Костю.
«Что со мной? — тревожно подумала она. — Неужели это любовь?»
На крыльце, а потом в сенях прогромыхали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге появилась Тамара.
— Верушка! Душа моя!.. — Она схватила Веру в охапку и закружила ее по комнате.
Отпустив Веру, швырнула шинель и шлем на кровать, зажгла керосиновую лампу.
— Ну, рассказывай! — усадила она подругу на скамейку около печи.
Вера рассказала о госпитале, о том, что получила от отца письмо...
— Завтра хочу попросить Кулешова подбросить меня попутным самолетом к отцу... Вот будет радость, Тамарка!..
Вскоре явились Нюра и Гаша. После шумных приветствий, объятий и поцелуев Вере пришлось начинать свой рассказ сначала. И уже только тогда девушки выложили ей все новости и происшествия, которые случились в ее отсутствие.
Щебетанию и рассказам девушек, вероятно, не было бы конца, если бы под окном не послышался веселый гомон мужских голосов.
Нюра удивленно приподняла брови:
— Что это они в наш девичий край забрели?
— Наверно, Верушку приветствовать идут, — улыбнулась Тамара.
Летчики явились во главе с комиссаром Рыжовым. Среди них был и Костя. Переступив порог, Рыжов приложил руку к шлему:
— Веру Железнову поздравляем с выздоровлением!
Так же откозырял у порога и дружок Кости — Владлен Брынзов.
— Пламенный привет от всего летного состава! — он протянул Вере свою широченную пятерню. — Ну, покажись, как ты выглядишь?
Вслед за Брынзовым все летчики по очереди стали трясти Верину руку.
Выздоровление Веры отпраздновали по-настоящему. Много пели и танцевали, рассказывали всякие забавные истории. Все веселились от души. Только Костя был по-непривычному хмур.
— Что, детинушка, невесел, что ты голову повесил? — подошел к нему Брынзов.
Костя встряхнул вихрастой головой и невесело улыбнулся: