Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Девушек все это время мучила тревожная бессонница. Вот и сейчас Вера лежала с открытыми глазами и думала о Кирилле Кирилловиче: «Чего он так неосторожно себя ведет?» Вдруг невдалеке раздался выстрел. Вера вздрогнула, Аня испуганно приподняла голову. Ударила автоматная очередь. Девушки подбежали к крайнему окну и чуть-чуть приподняли скатерть, которой оно было занавешено. Уже занималась заря, а на улице не было ни души. Где-то вдалеке еще раз прострочил автомат, и снова все замерло.
— За кем-то гоняются, — сказала Вера.
— Эх, жизнь, жизнь, господи прости, — донесся с печи глубокий вздох Устиньи.
Аня подошла к ней.
— Спи, тетя Стеша.
— Осторожней, — бросила ей вдогонку Устинья.
Вера приподняла краешек занавески и принялась чистить полугнилую картошку, вчера купленную Устиньей на базаре.
— Как ты чистишь, так нечего варить будет. Поберечь надо, — ворчала Устинья. — Живодеры-то почувствовали, что нашим плохо, так ни за какие деньги не продают. Давай им натуру аль золото, кулачье проклятое.
По сеням протопали торопливые шаги, в избу влетела Аня с охапкой дров, она с грохотом бросила их у печки и, схватив Веру за руку, потащила в сени.
— Это ты, Настя, ты?.. — шипела Аня, потрясая измятым листком бумаги. — Это же безумие...
Вера выхватила из рук Ани бумагу, бросилась к приоткрытой наружной двери и там прочла:
«Товарищи, не падайте духом, держитесь! Наши неудачи временны. Красная Армия била и будет бить фашистов до полного уничтожения. Силы врага с каждым днем слабеют. Смерть гитлеровцам и их прихвостням!»
Чем-то родным повеяло от этих строк.
— Это, Маша, не я. Честное слово, — зашептала Вера. — Вот видишь, дорогая моя Машенька, ни облавы, ни аресты не пугают людей, и эти люди живут где-то здесь, близко, может быть, на нашей улице. Нате вам, герр комендант и господа гестаповцы! Нате, давитесь! Трепещите, проклятое отродье!
Аня с изумлением и восторгом смотрела на подругу.
На улице по-прежнему было тихо. Кое-где на домах белели такие же листки, а вдалеке мерно покачивались две каски шагавших под гору патрулей. В противоположном конце поселка мимо развалин сгоревшего дома ковылял, оглядываясь по сторонам, человек. Вот он остановился у телеграфного столба и, задрав голову, что-то разглядывал. Там, высоко на столбе, белел большой лист. Вера узнала человека, это был Кирилл Кириллович.
На пороге показалась Устинья, выглянула на улицу. Около столба уже собирался народ, больше детворы.
— А ну-ка, марш в избу! — Устинья втолкнула девушек в сени, а сама направилась к толпе. Из-под горы показался патруль. Один из солдат сдернул с плеча автомат и пустил короткую очередь. Толпа мгновенно рассыпалась, лишь Кирилл Кириллович стоял как завороженный.
«Зачем он бравирует! Для чего?!» — заволновалась Вера. Она была готова броситься к нему, но в этот момент какая-то женщина выскочила из-за изгороди, схватила Кирилла за руку и торопливо потащила за собой. А по улице, перегоняя патруль, неслись мотоциклисты. Вера видела, как один мотоцикл развернулся возле самого столба. Солдат-водитель встал на сиденье и потянулся к белевшей бумаге, но листок висел слишком высоко. Один из полицаев бросился на столб, обхватил его руками и ногами и, подталкиваемый солдатами, попытался добраться до листка. Однако безуспешно! Столб был чем-то смазан... Офицер, руководивший этой операцией, отчаянно ругался. Наконец притащили длинную жердь и ею содрали злополучную бумагу. Гитлеровцы уехали, ушел и патруль, улица снова опустела.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Рабочий день Веры и Ани начался как обычно: носили уголь, дрова
«Какой? Откуда? Зачем?» — загорелась Вера и даже шагнула к дощатой стенке уборной, но ее толкнула Аня, скосив глаза на наблюдавшего за ними угловатого толсторожего солдата.
Вера рукавом вытерла с лица пот, улыбнулась солдату и стала лопатой подгребать песок и посыпать им дорожку. Солдат подошел к Вере, молча взял у нее лопату, отстранил от дорожки ее и Аню и сам доделал за них эту работу.
— Вы дойч поняйт? — солдат смотрел то на Веру, то на Аню, повторяя эту фразу. Девушки отрицательно покачали головами. Тогда солдат протянул Вере лопату:
— До швидания, фрейлен!
— Как вас звать? — повторила несколько раз Вера, крутя пальцем, как будто бы вспоминая, как это сказать по немецки. Наконец она «вспомнила»: — Намен.
— Намен? — повторил солдат. — Ганс Туль. — И он про тянул руку Вере. Но Вера свою не подала, сославшись, что она грязная. Солдат неуклюже поклонился и ушел.
— Ганс Туль, Аня, запомни это имя.
Отметившись у дежурного, они умылись и пошли домой. На дороге их остановил полицай и приказал идти на базарную площадь, куда понуро шли поселковые, тоже гонимые полицаями. Ковылял и Кирилл Кириллович. У ларьков стояла грузовая автомашина с покрытыми ковровой дорожкой бортами. Около нее прохаживались солдаты с автоматами. В слуховом окне комендатуры поблескивал ствол пулемета.
По толпе прошел ветерок шепота. Все повернулись к комендатуре. «Смотрите, какая-то шляпа приехала». По ступенькам крыльца спускался тучный человек в коричневой шляпе, артистически заложив руку за борт пиджака. Рядом с ним вышагивал новый комендант, за ним не менее важно молодой офицер — переводчик комендатуры. Замыкал шествие, трусовато кося глазами, новый староста.
— Хе, какой кощей, шкура фашистская! — прошамкал старик, кивнув на вновь испеченное начальство, и с опаской оглянулся.
— Что правда, то правда, Ефим Иванович, — поддержала его Устинья.
Все четверо поднялись на грузовик. Офицер поднял руку. Народ затих. На чистом русском языке он представил вновь назначенного старосту, потом дал слово тучному господину — представителю бургомистра Спас-Деменска. Тот снял шляпу, кашлянул в кулак и загрохотал сиплым басом:
— Граждане! Я, представитель власти, обращаюсь к вам от имени немецкого командования и от имени нашего высокопочтеннейшего бургомистра. Доблестные имперские войска великой Германии на днях прорвали фронт большевиков от Изюма до Курска и, громя армии красных, овладели Воронежем, вышли к Дону, во многих местах его форсировали и успешно движутся на Сталинград и Кавказ. — По толпе прокатился тяжелый вздох. — В ходе этого наступления большевики потерпели решительное поражение, и теперь они не в состоянии оказывать какое-либо существенное сопротивление. Германской армией за эти десять дней боев захвачено девяносто тысяч пленных, более тысячи танков и свыше полутора тысяч орудий... Дальше сопротивление бесполезно! — декламировал представитель власти, посматривая на довольное лицо гитлеровца. — Недалек тот день, когда имперские войска великой Германии торжественно войдут в столицу Москву. — Не успело еще заглохнуть последнее слово, как тут же кто то из середины толпы крикнул: