Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Семен замолк, ожидая, что скажет Вера.
— А что я могу сделать? Не моего ума, Семен, это дело...
— Оно, конечно, дело трудное, но у нее попытать надо... Тебе сподручнее, ты ведь девка. Начни там про любовь аль про наряды, потом брехни на фашистов. Скажи ей, что ты тоже за большевиков, что была комсомолкой и сейчас, мол, комсомолка. Только не сразу, а этак незаметно, исподволь...
— Не поверит. Она знает, что я в бога верую, в церковь хожу. Тоже еще комсомолка, — усмехнулась Вера.
— Ну и что ж? Скажи, что это, мол, так, для маскировки. Это даже очень хорошо. Этак можно глубоко в душу влезть, и никакого сумления не будет...
Вера с трудом слушала предателя. До озноба во всем теле хотелось воткнуть в него нож, который лежал тут же на столе около ее руки, но только рассудок и железная воля удерживали ее, и она сказала:
— Не смогу я этого сделать, Семен. Боюсь, не вытерплю, расплачусь и, не приведи господь, признаюсь во всем. Лидка ведь человек. А перед богом все люди равны, кроме отпетых грешников.
Семен зловеще посмотрел на Веру и, крепко нажимая на стол рукой, сказал:
— Тогда, Настя, твоей жисти конец!
— Лучше сейчас убей! — как бы взмолилась Вера.
— Эх ты, дуреха! Да у меня рука не поднимется. Ведь я тебя пуще своей жисти люблю, — и Семен притянул Веру к себе.
— Не трожь, Семен! — Вера оттолкнула его. — Закричу.
— Ха-ха-ха, — деланно засмеялся Семен, — и заправда дуреха! Ну, что чураешься-то? Все равно моей будешь. Вот сделаем это дело, получу я свой дом и тебя в него хозяйкой введу. Свадьбу на всю округу справим. Самого коменданта пригласим. А там, глядишь, меня старостой назначат. Не веришь? Назначат. По заслугам назначат, — и он снова потянул Веру к себе. Вера не выдержала, задрожала всем телом и крикнула:
— Маша!
Дверь распахнулась, в избу влетела Аня.
— Что?! — бросилась она к Вере, у которой глаза были полны слез.
Семен в страхе зло посмотрел на Веру, боясь, чтобы она сгоряча не выдала его тайны.
— Да вот, Маша, Семен жениться на мне хочет, а я боюсь за него выходить... бог знает, какой он будет?
У Семена, видимо, страх отхлынул от сердца, и его отвисшая губа задергалась, улыбка широко расползлась по лицу.
— Хороший буду, Настюша. На руках носить буду... Вот так. — Он подошел к Вере, обнял ее и хотел было поцеловать, но Вера решительно оттолкнула его. Он все же облапил ее и, поцеловав, посадил на лавку:
— Значит, Настя, действуй! Если что, дай знать. Ну, — Семен сгреб со стола фуражку, залихватски надел набекрень и шагнул к двери. У порога остановился и погрозил Вере пальцем: — Не вздумай отступать от клятвы! Тогда аминь!
Как только Семен вышел, Аня бросилась к Вере:
— Настя, что за клятва?
— Чепуха, Маша! — Вера обняла Аню и вместе с нею пошла к кровати. Там, поджав ноги, села на постель. — Устала я. Страшно устала...
— Так какую же ты клятву дала? — не унималась Аня.
Вера рассказала.
— ...Чувствую, что этот идиот знает еще много чего важного и может выболтать мне, вот и поклялась хранить тайну.
— Что же теперь делать? Как вести связь?..
— Завтра в ночь пойдешь к деду Ермолаю и скажешь ему, что я хочу срочно видеть Михаила Макаровича.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Девушки встретились с Михаилом Макаровичем в лесу, у глухого поворота на Федоровку. Если бы он не окликнул, они не узнали бы его: навстречу шел крестьянин, державший на поводке белую с черными пятнами собачонку. Выгоревший картуз, нахлобученный козырьком на глаза, короткий, без пуговиц, пиджачишка, из-под которого выглядывала выцветшая, синяя в горошек рубаха, рыжие, старые, все в заплатах сапоги, холщовые штаны — все это создавало впечатление, что идет не кто-нибудь, а вконец замученный нуждой крестьянин.
— Девушки, далеко ли до кирпичного? — поравнявшись с Верой и Аней, немощным голосом спросил Михаил Макарович. Вера, не останавливаясь, хотела было сказать «прямо», но знакомый жест — почесывание щеки, что означало: «не следят ли?» — остановил ее. Она сдернула платок на затылок, что говорило: «нет, не следят».
Михаил Макарович свернул влево и пропал в зеленой листве придорожных кустов. Оставив Аню на повороте, Вера пошла за ним. Пройдя метров сто, Михаил Макарович остановился и позвал Веру.
— В чем дело, Настя? — расстегивая ворот рубахи, спросил Михаил Макарович.
— Тяжело мне, Михаил Макарович, — как бы чувствуя себя виноватой, шепотом начала Вера. — Вокруг меня сложилась такая напряженная обстановка, что в пору хоть из поселка бежать. В субботу Семен-полицай такое сказал, аж мороз по коже пошел. — И Вера подробно обо всем рассказала... — А тут еще разные слухи ходят, — с горечью продолжала она. — Говорят, будто фашисты Керчь заняли, что наши опять отходят и уже идут бои за Старый Оскол и Миллерово. Немцы трубят вовсю, что начали широкое наступление и в августе война будет закончена. У нас в поселке, на станции, да и в ближних деревнях полицаи подняли голову и терроризируют население... Народ в поселке как-то притих, согнулся, говорить стал шепотом. Некоторые даже в пояс старосте стали кланяться. Противно на все это смотреть... Понимаете, Михаил Макарович, не хватает иногда сил, чтобы себя сдержать... Если бы не эта наша обязанность, я давно отправила бы вислогубого к праотцам и обер-фельдфебеля заодно...
Михаил Макарович положил руку на плечо Вере:
— Не имеешь права этого делать. Чувство, рассудок, воля — все твое существо — должны быть подчинены только одной цели, нашей...
— Из-за этой цели меня ненавидит народ, а такие, как Лида, готовы уничтожить меня... Всякий честный человек называет меня предательницей, фашистской потаскухой. Они давно бы меня прикончили, но побаиваются фашистов и полицаев. Вот до чего я дожила...
Михаилу Макаровичу это не понравилось. У него возникли опасения, что Вера поддалась тому страху, которым болеют все разведчики, впервые попавшие в тыл врага. Может ли она и дальше выдержать весь этот тройной натиск: Лиды, вислогубого и обер-фельдфебеля и так же успешно выполнять свой долг? Хорошо зная, что их натиск с каждым днем будет нарастать и что в конце концов это может перерасти во взрыв, Михаил Макарович задумался. А на него смотрели встревоженные карие глаза. Вера говорила и говорила: ей надо было излить, как единственно близкому человеку, все свои мысли, сомнения и горечь. И он не стал таить от Веры тяжелого положения на фронтах Красной Армии:
— На Курско-Харьковском направлении, на Кубани да и в Крыму мы пока что отходим. Но нас, Настя, это не должно обезоруживать. Мы на самом передовом и боевом рубеже. Держись, друг мой, держись!
Эта горькая правда не вызвала у Веры ни уныния, ни вздоха печали. Наоборот, ее темно-русые брови сурово сдвинулись, губы сжались.
— Здесь, в вашем районе, — продолжал Михаил Макарович, — фашисты сосредоточивают, как ты говоришь, выводимые с фронта войска, которые, конечно, будут направляться на Брянск, Орел, то есть на Курско-Харьковское направление. И все, что идет по железной дороге на юго-восток, все это идет туда... Следовательно?..