Испытание. По зову сердца

Алексеев Николай Иванович

— Вальтер, посмотри, что нас держит? — услыхала Вера.

— Да мы, кажется, насели на хвост шестнадцатому полку. — Вера старалась запомнить все, что говорили солдаты.

— А куда делся твой Якоб?

— А он направлен по северной дороге со второй колонной. Они перевозят одиннадцатый полк. Вон по той, что севернее нас, дороге.

«Два полка есть, — отметила Вера. — Теперь нужен третий!» Как Вера ни пряталась, все же солдаты заметили ее и окружили тесным кружком.

Один из офицеров разогнал солдат и накинулся на Веру с площадной бранью. Вера бросилась прочь от дороги...

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Вера

и Аня вернулись после уборки штаба усталые и огорченные. Сегодня, как и в прошлые дни, им так и не удалось узнать о дне начала наступления. Ни одной бумажки в корзинах не обнаружили, ни одной неосторожной фразы не услышали. Одна лишь карта с оперативной обстановкой лежала на столе дежурного офицера, но он не отлучался из комнаты, а карта была прикрыта большим листом бумаги. Чего только ни придумывала Вера, чтобы хоть одним глазом взглянуть на эту карту, но тщетно. Уходя из кабинета гауптмана Вегерта, того самого офицера, который в день своего приезда так и пожирал ее глазами, она видела, как он разложил на столе только что привезенную им новую карту с «клыками тигра». Закрывая дверь комнаты, Вера обернулась и, встретив страстный взгляд Вегерта, чуть заметно улыбнулась. Но Вегерту было не до нее, и он ее не задержал. Выйдя в коридор, Вера остановилась в темном углу, размышляя: «Эту карту делал чертежник Риман. Наверное, он такие же карты готовит для других начальников». И Вера решительно направилась к лестнице, ведущей на мезонин, но, к ее огорчению, фельдфебель Риман торопливо спускался вниз.

— Герр фельдфебель, разрешите у вас убрать? — учтиво уступая ему дорогу, спросила Вера.

— Нельзя. Я сам, — бросил Риман и помчался по коридору в сторону оперативного отдела.

— Ты чего там канителишься?! — оборвал ее мысли окрик Гувера. — Марш домой!

Время шло, близилось начало наступления, а нужных сведений Вера собрала до обидного мало. И потому решила двинуться в далекий путь — в саперный батальон за «расчетом» — и выведать у Кнезе и Ганса все, что удастся.

Наскоро позавтракав размазнею с маленьким кусочком хлеба, Вера, Аня и Лида отправились лесами в саперный батальон: он находился далеко. Василия Вера направила к Михаилу Макаровичу. С прибытием войск штурмбанфюрера Вайзе и из-за постоянной слежки хромого Кирилла в Выселках находиться стало невозможно. «Не зря зачастил хромой на гумно со своими рассказами о страшных событиях у Сталинграда. Чего доброго, еще по пятам пойдет, а так и до рации доберется! — думала она. — Как трудно сдерживать себя!» Вера давно бы прикончила хромого, но без разрешения Михаила Макаровича не имела права, а он почему-то в последние дни не подавал о себе никаких вестей. Вера надеялась на партизан, которым Устинья, наверное, уже сообщила о предательстве Кирилла Кирилловича, но партизанам, видно, сейчас было не до хромого.

Вайзе с помощью отряда СС и полицаев, собранных со всей округи, начал проческу лесов. Прежде чем начать эту операцию, он грозно возвестил об этом, требуя от партизан немедленной капитуляции, иначе грозил расстрелять их семьи. На другой день после этого объявления комендант майор Рейнгольд и он, штурмбанфюрер Вайзе, получили личные письма с грифом: «Смерть немецким захватчикам!» и за подписью «Народные мстители». В них говорилось, что «...за жизнь каждого арестованного отвечаете вы и ваши прихвостни своей жизнью! Требуем немедленно освободить невинных людей. Срок девятого августа с.г.».

Прочитав эти строки, Вайзе вскочил как ужаленный и побежал к коменданту. Рейнгольда он застал стоявшим за письменным столом.

Его рыжие усики вместе с тонкими губами нервно дергались.

— Вы что, тоже получили контрультиматум? — спросил Вайзе, позабыв поздороваться.

— Получил, — ответил Рейнгольд и крепко

сжал зубы, чтобы не наговорить дерзостей этому зазнавшемуся эсэсовцу, послушавшись которого он вывесил злополучное объявление.

— Что вы, майор, скисли? — насмешливо начал Вайзе. — На такую наглость надо отвечать решительно. Это — арапство! Самое настоящее арапство! Берут на испуг. Видите, они нам диктуют, срок ставят... Тоже мне власть! Мы им покажем, кто здесь властвует! — Вайзе подошел и опустился на стул, обтирая шею платком. Сел и Рейнгольд.

— Понимаете, герр майор? Мы обязаны любыми средствами захлопнуть «тигровую пасть»! А для этого необходимо прежде всего обезопасить войска от проникновения к нам шпионов и диверсантов, подавить партизанщину, разыскать примолкнувшую рацию, с которой наверняка схватим шпионскую организацию. Таким образом мы убедительно продемонстрируем, что не они, а мы здесь власть! Поэтому я предлагаю для острастки повесить двух-трех человек...

У Рейнгольда расширились глаза. Он перебил Вайзе:

— Только не это, герр штурмбанфюрер. Сейчас не время...

— Что с вами, майор? — Вайзе прищурился.

— Я знаю их хорошо. Они могут это, — комендант потряс письмом, — выполнить. Все, что угодно, только не публичная казнь...

— Если они только посмеют, то тогда уничтожим весь этот поселок, всех от малого до старого! Камня на камне в нем не оставим! — Вайзе гулко хлопнул ладонью по столу и встал. Подойдя к Рейнгольду, он положил руку на его плечо и произнес: — Фюрер нас освободил от ненужной химеричной совести. И если в интересах нашей великой нации, друг мой, нужно будет истребить всех русских, истребим!

— Вы меня не поняли. Я не против уничтожения арестованных, но не здесь и не публично.

И они сошлись на том, что уничтожат двух человек — мужчину и женщину.

Вайзе, прощаясь, потряс руку Рейнгольду:

— Вот увидите — они сразу поймут, что мы не шутим.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Гераська нашел где-то старый бинокль и теперь целыми днями пропадал в роще. Забравшись как можно выше на старую березу и замаскировавшись ветками, он терпеливо наблюдал за окном кабинета Вайзе. Не упускал с поля зрения и хромого Кирилла, часто топтавшегося там во дворе. Долго пришлось Гераське ждать штурмбанфюрера. Но вот однажды штора в его окне вздрогнула, и в окуляре бинокля стал отчетливо виден Вайзе, а с ним два эсэсовца. Потом из-за косяка окна показалась женщина. Вдруг она сильно покачнулась от удара кулака в черной перчатке. Гераське даже показалось, что он слышит женский крик. Последовал второй удар, и женщина исчезла. В женщине он узнал Хватову.

Больно сжалось мальчишечье сердце. Гераське представилось, что вот так будет страдать и его мать. Долго пришлось сидеть на дереве, пока двое эсэсовцев протащили по двору Хватову и толкнули ее в подвал сельпо. Тут же вывели арестованных на обед.

Он ясно видел в бинокль и мать и деда Ефима. Мать вытирала концами платка глаза, видимо, плакала. Гераська крепче обхватил ствол березы, прижался разгоряченным лбом к бересте и не спускал с матери глаз.

— Мамочка, прощай! — прошептал Гераська, видя, как надзиратель снова толкнул ее в подвал. Он вытер грязным рукавом рубахи разгоряченное лицо, плюнул, циркнув сквозь зубы, и схватился за сук, намереваясь спуститься вниз. И уже свесил было ногу, но замер: внизу стоял человек в военной форме, похожей на офицерскую, с немецким автоматом через плечо, а поодаль от него еще два с винтовками — наполовину в военной, наполовину в гражданской одежде, и еще из кустов виднелась голова в немецкой пилотке набекрень. Это белобрысое лицо Гераська где-то видел. И тут же вспомнил: «Это грузчик, работающий у гитлеровцев на станции. Полицай...»