Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— Кто старший?
— Я, Иван Гребенюк, — Фомич приложил руку к козырьку. — А вы кто будете?
— Я, товарищ Гребенюк, партизан Михаил Зябцев, сопровождающий из отряда «Народный мститель».
— Так это же наш, — обрадовался Юра. — От «Дяди Вани»?
— Да, от «Дяди Вани», — и Зябцев перевел взгляд на Гребенюка, чтобы его поторопить: — Не теряйте времени и запрягайте. А то, не ровен час, каратели нагрянут. Они сейчас везде шнырят.
Двигались всю ночь. Партизан шел впереди, так шагах в ста. Иногда он останавливался, и тогда замирали все, вслушиваясь в лесную тишину.
У большака Зябцев спрятал подводу в поросли опушки, а сам вместе с Юрой кустами пробрался к дороге, почти к самому мосту. По большаку, поблескивая притушенными фарами, шла колонна. Казалось, ей не будет конца.
«Что-то у фрицев приключилось, коль ночью, да еще в такую грязюку, поднялись?» — думал про себя Зябцев и, дождавшись, когда мимо прошла последняя машина, хлопнул Юру по плечу:
— Беги!
Юра спружинил и со всех ног помчался, а вскоре послышалось посапывание Соньки, чавканье по грязи ее копыт.
— Давай, Фомич, давай! — Зябцев торопил Гребенюка. И, подперев всем скопом телегу, утопая по колено в грязи, они помогли Соньке одним махом пересечь сплошное месиво большака, затем мост. За мостом резко свернули вправо и — прямо в лес.
— Выдохлись? — спросил Зябцев, которому такие испытания не впервые. — Теперь все. Скоро будем дома.
Зябцев, пройдя три поста, наконец вывел подводу к шалашам, прямо к самому большому, у которого толпились во всем боевом партизаны. По всему чувствовалось, что лагерь чем-то встревожен. Кто-то крикнул:
— Робя! Патроны! Давай сюда!
И вся ватага хлынула к подводе.
— Стой! Не смей трогать! — Зябцев даже схватился за автомат. На его звонкий голос из шалаша вышел, видимо, старший начальник и остановил ватагу:
— Вы чего?
— Да патронов, товарищ комиссар, маловато, — почти в один голос загудели партизаны. — А тут на возу их тысячи.
— Тысячи? — строго глядел на них комиссар. — А вы разве не знаете приказ командира патроны беречь? — Он обошел воз, внимательно его осмотрел и тепло поблагодарил Гребенюка за подарок и отдал распоряжение начальнику боепитания:
— Выдай им сотни две-три.
Мурза не спускал глаз с комиссара, так как полагал, что теперь его судьба в руках этого человека. А когда комиссар взял у него документы и пакет, изъятый у Штыря, извлек из него бумагу и, читая ее, протянул: «Вот это да-а!», Мурза задрожал всем телом, ожидая, что вот-вот раздастся команда: «Взять его!» и эти люди навалятся на него всей гурьбой и тогда — все, конец! Но этого не произошло. Комиссар спокойно сказал:
— Вы здесь обождите. Я доложу командиру.
Вместе с Зябцевым он направился в дальний шалаш. Мурза еще больше помрачнел: минуты ожидания казались часами. Наконец из шалаша вышли комиссар и человек в дождевике.
— «Дядя Ваня», — шепнул Юра на ухо Мурзе. Мурза вытянулся в струнку.
Иван Антонович так же, как и комиссар, тепло поздоровался со всеми тремя. А Фомича и Юру даже поцеловал. Поведал, как они тогда всем отрядом их искали и как горевали, когда дошел слух, что их забрали власовцы.
— Мы очень рады, что вы живы и здоровы. А то, что привезли, сдайте на склад, потом завтракайте и отдыхайте, — закончил Иван Антонович и хотел было идти, но его задержал Мурза:
— А как же со мной?
— С вами? А вы тоже отдыхайте. После мы вас всех троих вызовем и побеседуем. — Затем «Дядя Ваня» обратился к Зябцеву: — Миша! Раздобудь сообщение Информбюро и дай им почитать. Ну, пока! — И он вместе с комиссаром направился к себе в шалаш.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
После завтрака Зябцев привел всех троих в шалаш только что ушедших на задание разведчиков.
— Располагайтесь и отдыхайте, как дома, — и он протянул им листок сообщения Информбюро за 22 ноября. — Прочтите и верните мне. Это у нас на вес золота.
— Читай вслух, — Гребенюк передал листок Юре и лег на хворостяную настилку.
Мурза подошел к Юре и из-за плеча следил за каждой строкой. На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга. Прорвав оборонительную линию противника протяжением тридцать километров на северо-западе (в районе Серафимовича), а на юге от Сталинграда — протяжением в двадцать километров, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись на шестьдесят и семьдесят километров!
— Дедушка! Ура-а! — воскликнул Юра. — Наши войска заняли город Калач на восточном берегу Дона, станцию Кривомузгинскую, станцию и город Абганерово! Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточнее Дона, оказались прерванными.
В ходе наступления наших войск полностью разгромлены шесть пехотных и одна танковая дивизия противника. Нанесены большие потери семи пехотным, двум танковым и двум моторизированным дивизиям!
Это сообщение настолько сильно взволновало Фомича, что он встал и последние строки еще раз прочитал сам.
— Началось, Лев, великое событие. — И он протянул листок Мурзе. — Читай, дружок, и вникай, какова сила Красной Армии и какова мощь нашего народа. А ты, Юрок, ложись. Смотри, глаза-то какие красные.
— Погоди, дедушка, лягу, дай дочитать. Дедушка, какое страшное зверство, — и Юра, выхватив листок из рук Мурзы, с дрожью в голосе прочитал: — «...Немецкие захватчики сожгли дотла деревни Никитушки, Синяки, Покровское и Маклаково. В деревне Новоселки фашистские изверги сожгли не только дома и другие постройки, но и всех жителей...»