Испытание. По зову сердца
Шрифт:
— В каком же? — спокойно осведомился Железнов.
— В наступательном!
— Так это же приказ на марш, — возразил Яков Иванович.
— Ну и что же? Организация марша должна соответствовать замыслу предстоящих боевых действий.
— Правильно! Он так и построен.
— Да, но от него несет оборонительной тактикой! А гитлеровцев нужно уничтожать ударом.
— Вы, товарищ полковник, говорите правильно. Однако сейчас перед дивизией стоит задача любой ценой остановить гитлеровцев, но в то же время стараться сберечь силы. Надо учитывать то, что у нас мало артиллерии...
Добров скривил физиономию.
— Выходит так: «иди туда — стой тут», — съязвил он. — Понимаете ли вы, товарищ Железнов, как мне тяжело все время «перемалывать и отходить»? — он стукнул себя в грудь. — Ведь Москва за нами!.. Поймите, у нас полнокровная дивизия. И мы могли бы сразу целой дивизией ударить по фашистам!
— Поверьте, Иван Кузьмич, что мне, комдиву, командарму и Военному совету фронта Москва дорога так же, как и вам. Но для сокрушающего удара одной нашей дивизии мало!.. — Яков Иванович взглянул на ручные часы. — Мне пора! — сказал он и положил проект приказа в папку. — Я вашу точку зрения доложу комдиву.
— Не надо! — резко ответил Добров. — Бесполезно!
— Почему же?
— Мы с ним расходимся во взглядах на ведение боевых действий. — Он надел фуражку набекрень и безнадежно махнул рукой.
— «Пяхота» никогда душу кавалериста не поймет! — сказал он и уже в дверях обернулся: — Что ж, приказ есть приказ!.. — вздохнул тяжко и вышел.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Строительство завода заняло большое пространство земли, захватило пески, сосновую рощу и на востоке дошло до вечно сырой, богатой клюквой и грибами омшары.
От станции сюда протянулась насыпь заводской железнодорожной ветки. Вдоль прокладываемых дорог возводились фундаменты будущих цехов, котельной и электростанции. В сосновом бору, за железной дорогой, строились для рабочих и инженерно-технического персонала деревянные дома.
На стройке работали колхозники близлежащих сел, в том числе и того, где поселилась Нина Николаевна. Вместе с Галиной Степановной они, как и другие женщины их деревни, поднимались чуть свет и шли на работу. Чувствуя в себе больше моральных сил, Нина Николаевна старалась незаметно, чтобы не осудили соседки, помогать Карповой. Иногда ей попросту приходилось работать за двоих.
Так было и сегодня. Нина Николаевна еще до обеда уложила кирпич на своем участке. Она ждала Юру, который должен был принести ей на стройку обед. Но Юра почему-то задержался, и она перешла на участок Карповой, поставила ее на подачу кирпича, а сама стала на кладку.
Это все же не укрылось от глаз обедавшей Пелагеи Гавриловны. Макая в соль дышащую паром картошку, она подала свой голос:
— Ты это зря, Николавна, балуешь ее! Что она тебе ровня, что ль? Ты, поди, годков на пятнадцать постарше ее.
— Но она никак не приспособится! — заступилась за Карпову Нина Николаевна.
— Что же я могу с собой сделать?! — всхлипнула Карпова.
— Эх ты! — пробасила сидевшая рядом тетка Фекла. — Росла ты при тятеньке и при маменьке, без работы и заботы, вот и выросла из тебя такая травина, что ни для тына, ни для овина.
— Не буду больше работать!.. — выкрикивала Карпова, подавая кирпичи Нине Николаевне. — Руки все в мозолях, а толку никакого! Не для этого меня готовили!.. Пусть, что хотят, со мной делают, больше на работу не пойду!..
Положив последний кирпич, Нина Николаевна покрепче вдавила его в раствор и, подхватив мастерком вылезшую сбоку лишнюю известку, бросила ее в шов.
— Ну, Галина Степановна, шабаш! Садись, отдохнем! — Она швырнула лопатку в корыто с раствором и, сбросив тыльной стороной ладони известь с лица, выпрямилась, размялась и села на стопку кирпичей.
Только сейчас Нина Николаевна почувствовала, как сильно устала и проголадалась. Она посмотрела в ту сторону, откуда должен был появиться Юра.
Но вместо сына вдоль кирпичных штабелей торопливо семенила Аграфена Игнатьевна.
«...Почему она?» — испуганно подумала Нина Николаевна и, забыв об усталости, побежала навстречу матери.
— Мама, ты зачем? Где Юра? — Она приняла кошелку с едой и подхватила мать под руку.
— Да я и сама не знаю. Утром собирался к Петьке уроки учить, — задыхаясь от ходьбы, отвечала Аграфена Игнатьевна. — Потом я вышла... Потом вернулась, с печкой завозилась... и вот уже пора к тебе...
— А в школу он пошел? — Нина Николаевна смотрела в упор в растерянное лицо матери.
— Про школу, Нинуша, не знаю... — Аграфена Игнатьевна опустилась на кирпичи и поправила на голове сбившийся платок. — Ты обедай, а я тем временем в школу сбегаю...
— Нет, я сама. — Нина Николаевна озиралась по сторонам, ища глазами техника. — Мама, ты ступай потихоньку домой. А я в школу... — Наконец она увидела за штабелями бревен техника и побежала к нему, перепрыгивая через кучи кирпичей и песка.
— Побежала, так и не поела, — сокрушенно проговорила Аграфена Игнатьевна, увидев, как, отпросившись у техника, ее дочь чуть не бегом устремилась в сторону школы. И сама же себе ответила: — Да какая уж тут еда!.. — Подняв кошелку, она побрела домой, не обращая внимания на уговоры женщин, предлагавших посидеть и отдохнуть хоть немного.
Возвращаясь из школы, Нина Николаевна у околицы догнала мать. Платок сполз с ее головы, и ветер трепал волосы, пальто было распахнуто, в глазах стояли слезы. Аграфена Игнатьевна догадалась, что дочь Юру не нашла, но все же спросила дрожащим голосом:
— Ну что?
Нина Николаевна отрицательно покачала головой:
— В школе нет. И не приходил.
— Не приходил? — Аграфена Игнатьевна схватилась за изгородь. — Ах ты, господи, царица небесная, да где же он? — Она в ужасе уставилась на дочь.