Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Взяв мать под руку, Нина Николаевна повела ее к дому, а сама перебирала в памяти все опасные места, где бывал с деревенскими ребятами Юра и где с ним могло, не дай бог, что-то приключиться: и пруд за Бобылевой избой, и гнилую омшару с топкими болотами, и колодец у водопоя, и развалившийся дом с прогнившей кровлей, даже смолокурню, соблазнявшую ребят смолою для факелов.
Дома было тихо. Лишь за печкой посвистывал сверчок.
— Юра! — позвала Нина Николаевна.
Тишина пугала ее.
Не думая, зачем она это делает, Нина Николаевна приподняла одеяло, заглянула под кровать, поднялась на скамейку и посмотрела на печь, даже схватила ухват и пошарила им под печкой. Ее охватил ужас, как в первый день войны. Она выбежала из избы и бросилась вдоль по улице.
Обежав в деревне почти все дома и уже теряя надежду когда-нибудь вновь увидеть сына, Нина Николаевна вернулась домой. На крыльце ее ждала Аграфена Игнатьевна. В ее сухом кулачке была зажата бумага.
— На, читай!.. На фронт укатил, шельмец!.. Что же теперь делать? Вот ведь горе какое!.. — Надевая на ходу кацавейку, она торопила Нину Николаевну: — Давай пойдем скорее на станцию. Может, еще не уехал!..
Нина Николаевна взяла бумажку и прочла строки, старательно написанные крупным четким почерком:
«Дорогая мама! Прости меня и не сердись. Не могу сидеть дома, когда фашисты под Москвой. Мы скоро закончим войну, и я вернусь. На дорогу взял у тебя два червонца. На фронте найду папу и Веру. Целую тебя и бабушку. Твой сын Юра».
Руки у Нины Николаевны опустились, глаза не мигая уставились в одну точку.
— Идем, идем, Нинуша, пока не поздно, — как будто издалека, донесся до нее глухой голос матери.
На станции Юры не было. Нина Николаевна попросила телеграфистку послать телеграмму по железнодорожным станциям и в адрес командующего Московским фронтом.
— Ради бога, милая, — вторила ей Аграфена Игнатьевна. — Пробей ты эту телеграмму всей путейной милиции... Пусть его под скамейками посмотрят... Да, приметы надо указать: ведь он без пачпорта и соврать может. Курносенький такой, белоголовый, глаза разные...
— Так это вы, бабушка, сами напишите, — сказала телеграфистка, — работы у нас много. Сейчас поезд прибывает. А то зайдите после поезда.
— Откуда же поезд?
— Московский.
— Московский? Давай, Нина, пойдем расспросим, может быть, его кто-нибудь в пути видел!..
Они вышли на платформу. Вдалеке заблестели огни паровоза. Яркий прожектор скрылся за поворотом и вскоре снова вынырнул из темноты, заливая станцию сияющим светом.
Подходя к платформе, паровоз пронзительно рявкнул, сопя, проплыл мимо толпы людей и, выпустив пары, как будто испустив дух, остановился. На этой маленькой, раньше почти совсем безлюдной станции, где редко сходили пассажиры, сейчас вышло много людей. Юркий представитель отдела кадров завода отвел приехавших в сторону, туда, где в старинном четырехгранном фонаре слабо мерцала керосиновая лампа.
Нина Николаевна и Аграфена Игнатьевна пошли вдоль поезда, расспрашивая всех проводников и пассажиров, которые стояли у своих вагонов. Ничего не узнав, они направились к фонарю, в гущу людей. Однако все было напрасно. Никто из них Юру не видел. Возле освещенной распахнутой двери вокзала Нина Николаевна столкнулась с дюжим летчиком в военной форме.
— Товарищ военный! — остановила она его. — Не видели вы где-нибудь около встречного поезда мальчика в серой заячьей шапке?.. Брючонки черные, заправлены в сапоги, беленький, курносенький...
— Не видал, — покачал головой летчик. — Сбежал, что ли?
— Сбежал на фронт. — Аграфена Игнатьевна посмотрела на подвязанную руку летчика и спросила: — А вы с фронта? На побывку?
— Так точно, бабушка, в отпуск. Не знаете, нет ли здесь кого-нибудь из Княжина?
— Мы из Княжина.
Летчик вгляделся в лица Аграфены Игнатьевны и Нины Николаевны.
— Вы, наверное, приезжие?
— Приезжие, батюшка, эвакуировались сюда с самой границы, — пояснила Аграфена Игнатьевна.
— А у кого живете?
— У Назара Русских.
— У Русских?! — радостно вскрикнул летчик. — Значит, у нас? Я сын Назара Ивановича — Никита.
Домой шли вместе. По дороге Аграфена Игнатьевна и Нина Николаевна рассказали летчику подробности исчезновения Юры. Потом, немного успокоенные его уверениями, что Юру непременно найдут, стали расспрашивать, не встречал ли он он где-нибудь Якова Ивановича. Но Никита о Железнове ничего не знал. В свою очередь ему не терпелось услышать от женщин о родных, о том, как живется его семье. Спросил и о том, как Аграфена Игнатьевна и Нина Николаевна устроились у них в доме.
— Ваши родные очень много для нас сделали, — ответила Нина Николаевна, — они заботятся о нас, как о своих близких.
Никита в душе подивился ее словам, так как хорошо знал прижимистость отца и расчетливость матери, но ничего не сказал.
Возвратившись домой, усталые и измученные страхом за судьбу Юры, мать и дочь долго сидели на лавке молча и не зажигая огня. За печкой звонко стрекотал сверчок. Но, видимо, убедившись, что его никто не слушает, смолк.
Наконец Нина Николаевна встала, сбросила с себя платок и пальто на лавку; шурша руками по бумаге в шкафу, нащупала спички, зажгла лампу и поставила на стол.
— Ты чего, Нинуша? — спросила Аграфена Игнатьевна.
— Хочу написать письмо. — Нина Николаевна подошла к матери, поцеловала ее в морщинистую щеку. — Туда, на Московский фронт, Военному совету... А ты, мама, ложись.
— Какой уж тут, дорогая моя, сон! Я лучше о тобой посижу. Все сердцу легче.
Нина Николаевна поставила перед собой чернильницу, развернула Юрину тетрадь, положила голову на руки и задумалась. Потом взялась за перо. В доме было тихо, только скрипело, бегая по бумаге, перо.