Испытания
Шрифт:
«Просто день такой», — подумал он, вертя в пальцах карандаш. Давила пустота. Небо за окном было светлее мглистого воздуха.
«Устал, наверное. Скоро отпуск — и отдохну от всего», — решил он и стал думать о том, что поедет в Эстонию к старому приятелю — гонщику, неторопливому, основательному Вайно. Григорий представил себе ряд аккуратных домов из белого кирпича вдоль шоссе, по другую сторону которого за неширокой полосой чистого сосняка тянулись гладкие желтые пляжи и стекленело светло-лиловое спокойное море. Представил, как он будет жить наверху, в солнечной комнате, стены которой облицованы мелкослойной дощечкой медового цвета; нагревшись от солнца, стены пахнут хвойными смолами, морской солью. Вспомнил Григорий жену Вайно, домовитую, приветливую Ине, двух веселых воспитанных девочек, таких же беловолосых и крупных, как мать. Григория всегда радушно встречали в этой семье, но сейчас эти воспоминания лишь усиливали чувство одиночества.
«Прав Жорес, я — как бродячий пес. Когда уже за тридцать, это начинаешь чувствовать», — с грустью подумал Григорий и положил карандаш, поняв, что работы сегодня не выйдет. Ватман, чистый и гладкий, матово светился,
Может быть, он всю жизнь был одинок, только не понимал этого. До двадцати трех лет у него не было близких людей — лишь приятели и автомобили. Ему не с чем было сравнивать свою жизнь, потому что он не знал другой и не тяготился ничем. Он шутил с товарищами по гаражу, подмигивая молодым диспетчершам, работал охотно и добросовестно, возился по вечерам со своим гоночным автомобилем, — все его интересы и помыслы были направлены вовне, и, наверное, он казался открытым парнем, потому что ему нечего было таить. Не было еще в его душе ничего сокровенного: он, Григорий Яковлев, слесарь конторы строймеханизации, жил интересами текущего дня. И не потому, что день этот непреодолимо захватывал, — просто другого ничего не было, воображение не могло представить иного интереса, хотя жил Григорий нескучно и многотрудно. Но было в той жизни молодого слесаря, как теперь казалось Яковлеву, что-то от сна. И вот в эту беспробудность душевного сна вошел Игорь Владимирович Владимиров, вошел мягко, тактично, преодолевая сопротивление, осторожно наталкивая на маленькие прозрения. Только теперь, через десять лет, Григорий Яковлев вполне осознал, чем он обязан Игорю Владимировичу. Только теперь он понял отчетливо, какое — и намеренное и невольное — влияние оказал на него Владимиров. И Алла… Нет, не Алла сама по себе, отчасти она была инструментом, которым Игорь Владимирович действовал на него, создавая из духовно мелковатого слесаря Гриши нынешнего Григория Ивановича Яковлева — инженера-конструктора, одинокого, недовольного собой зрелого человека. И странно, Григорий не чувствовал благодарности к Игорю Владимировичу, даже тогда, в молодости. Была привязанность или что-то другое, но не благодарность… Почему? Может быть, потому, что у него не спрашивали, хочет ли он, Григорий, быть таким, каким стал теперь. А может быть, что не все, не до конца отдал Игорь Владимирович Владимиров ему, вернее, тому Грише Яковлеву, которым он был десять лет назад?.. Алла… Может быть, в этом и есть причина? Причина того, что не чувствовал он благодарности. Причина нынешнего одиночества…
Она всегда была чужой: сначала — девушкой из другого мира, потом женщиной — женой его учителя. И чем больше он знал ее, тем более чужой она казалась и тем более желанной. Он, Григорий, всегда чувствовал, что их что-то разделяет: даже в тот единственный влажный и теплый июльский вечер, когда нес ее на руках по Приморскому парку Победы, это чувство чуждости не исчезло, оно лишь притупилось ненадолго, только на миг. Почему он постоянно ощущал это отчуждение и одновременно — и тягу к ней, и нежность? Ведь, бывало, тогда, в молодости, после нескольких случайных встреч с нею в институте, он вечером чувствовал себя обессиленным до изнеможения, казалось — когда-нибудь он не выдержит, и все его затаенные муки вырвутся какой-то жуткой унизительной мольбой, после которой уже невозможно станет жить на свете, — так любил он ее. Но назавтра при встрече чувство отчужденности снова пересиливало нежность, и слесарь Гриша Яковлев становился угрюмовато замкнутым и настороженным с красивой и непонятной девушкой из другого мира — Аллочкой Синцовой. Наверное, эта отчужденность помогла ему тогда в мастерской, на третий день после вечера в парке. Ему удалось остаться насмешливым и спокойным, хотя он боялся, что просто умрет от горечи… Возле верстака стоял короткий деревянный диванчик, похожий на трамвайное сиденье. Алла села на этот диванчик, а он прислонился спиной к пожарному щиту, молча смотрел на нее и комкал в руках кусок промасленной ветоши. Какими нестерпимо яркими и синими были ее глаза… Нет, Григорий почти не помнил того разговора, осталась только горечь. Но он помнил тот осенний сырой вечер, когда она пришла к нему, вымокшая, дрожащая, и билась в слезах на тахте, стараясь сказать что-то срывающимся, всхлипывающим голосом. Он понимал, что теряет ее, но и тогда что-то помогло ему остаться сдержанным и сухим… Он помнил ее заплаканное покрасневшее лицо… Узкие холодные ступни, которые согревал в своих ладонях… Ах, какая она была…
И тут Григорий Яковлев поймал себя на том, что думает об Алле Синцовой в прошедшем времени — «была». Он удивленно обвел взглядом свою комнату, закурил и перебрался на тахту.
«Почему „была”?» — грустно спросил он себя. И только сейчас, сию минуту, вдруг испуганно понял, что Алла изменилась за эти годы. Нет уже той Аллочки Синцовой, девушки из другого мира, к которой он испытывал нежность и отчужденность. Нет и больше не будет. Есть Алла Кирилловна Синцова, тридцатидвухлетняя, сохранившая привлекательность женщина, заведующая лабораторией, давняя и близкая знакомая, жена его учителя.
Григорий полулежал на тахте, глядя в сумрак комнаты, освещенной лишь настольной лампой, и холодел от только что изведанного чувства потери. С горьким удивлением понимал он, что не замечал хода времени; время не касалось Аллочки Синцовой, до сегодняшнего дня она была все той же девушкой, с которой он целовался в Приморском парке Победы. И только сейчас она изменилась. Ее место заняла женщина, которая сегодня сказала: «Ты прости меня» — и сухими глазами пристально и холодно посмотрела на него. А может, он знал это и раньше, может, уже не раз до этого видел женщину с холодными глазами и только, боясь сердечной пустоты, тешил себя обманом?.. Нет, он, Григорий, не обманывал себя, он любил ту девушку всегда… Не надо было ему приходить в этот институт. Ведь, работая на заводе, он уже свыкся с отторженностью от нее, и редкие встречи, когда он приходил к ней и к Игорю Владимировичу, уже не травили душу болью. И чувство к Алле становилось каким-то все более прозрачным и спокойным, лишенным горечи и горячности, как возвышенная и безответная любовь, о которой писали в старых романах. Так зачем же, зачем он пошел работать сюда? Разве не знал, что будет видеться с ней каждый день, и все начнется снова, — и боль, и нежность, и отчужденность? Зачем же он согласился на это? Ведь он же не хотел, отказался в первый раз. Это Игорь Владимирович настоял и уговорил. Всегда Игорь Владимирович. Как удобно иметь в жизни человека, на которого можно указать пальцем: это он, он виноват во всем. Игорь Владимирович сделал Григория Яковлева таким, каким он не хотел быть. Игорь Владимирович отнял у него Аллу. Игорь Владимирович заставил его заниматься этой выматывающей, как болезнь, работой, заставил делать этот автомобиль, который не смог создать сам. Все — Игорь Владимирович.
Григорий полулежал на тахте и чувствовал, как загораются жаром скулы и перехватывает дыхание от жалости к самому себе. Но он почти не умел врать и тут же подумал: «А что тебе мешало стать другим, таким, каким ты хотел быть?» И казалось — не впервые задавал он себе этот вопрос, только раньше увиливал от прямого ответа.
Да он, Григорий Яковлев, отказался в первый раз, когда Игорь Владимирович предложил ему перейти на работу в институт. Теперь он понимал, что тот отказ не был искренним. Григорий хотел, чтобы Игорь Владимирович уговорил его, и во второй раз дал уговорить себя. Значит, в этом Игорь Владимирович не был виноват…
Алла… А почему он отпустил ее в ту ночь, отвез домой? Что же мешало Григорию тогда запереть дверь и сказать: «Оставайся»? Боялся, что скажет «нет»? Наверное, боялся. Потому что сказанное Аллочкой «нет» обрывало бы все. Оно значило бы, что он просто не нужен, отвергнут. И он невольно защищался напускным спокойствием. И то, что, всхлипывая, говорила Аллочка тогда, когда он грел ее застывшие ступни в своих ладонях, возводило на Григория напрасную вину. Возможно, он и чувствовал фальшь, но принял эту вину на себя. Ему самому легче было думать так, чем услышать «нет».
Григорий полулежал на тахте с невнятными мыслями, испытывая горечь от них и презирая себя за эту горечь и за эти мысли, как за душевную слабость. И с холодным ожесточением он задал себе вопрос, который невысказанно был в нем всегда и которого боялся: «А почему она не осталась сама?» Он даже усмехнулся злорадно в сумрак комнаты, будто вопрос этот был обращен к кому-то другому, кого он судил с неприязнью и мстительностью. Он всегда понимал, что после этого вопроса не останется ничего, и поэтому гнал его, старался забыть, но теперь уже нельзя было уйти от него. Он не умел врать себе больше, чем другим, и ответ был только один: «Она не осталась потому, что не хотела — не хотела никогда».
Яковлев сжал губы и рывком встал на ноги. Он почти физически ощущал, какая внутри пустота, словно впервые поднялся после злой и долгой болезни, но в этом было и облегчение. Он закурил и стал стелить постель.
6
После мягкой сухой осени вдруг сразу подморозило, и пошел снег. Даже по тому, как он робко падал, и поспешно белил улицы и крыши, и пытался повиснуть на проводах, было ясно, что снег этот не ляжет на зиму. Но у Игоря Владимировича с утра появилось какое-то особенное настроение: совсем по-мальчишески казалось, что сегодня произойдет что-то радостное и необыкновенное. Он вышел утром во двор, чтобы завести и прогреть «Москвич», прежде чем спустится Алла, вдохнул холодный, пахнущий свежестью и леденцами воздух, нагнулся, свалял крутой снежок и, стыдясь самого себя и виновато усмехаясь, залепил им в ворота гаража. Железная коробка ответила глухим, но веселым гулом. Игорь Владимирович вообще любил зиму больше, чем весну или осень: всегда с наступлением холодов приходила бодрость, прилив сил. И сегодняшним утром на заснеженном дворе он почувствовал безотчетную радость. Дорога до института казалась неутомительной и даже приятной. Жена дремала на сиденье рядом. Алла в последнее время плохо спала и тяжело подымалась по утрам, у нее уже почти вошло в привычку дремать по дороге на работу.
Игорю Владимировичу сегодня все виделось приятным: и осветленные снегом тротуары, и талая вода на мостовых, и молчание в теплой машине. Времени было с запасом, и Игорь Владимирович ехал неторопливо, думал о делах, о предстоящей поездке в Москву. План института сложился хорошо — все темы должны были пройти в министерстве без возражений, все, за исключением одной, которая значилась под не очень благозвучным названием «Проектирование перспективного микроавтомобиля массового индивидуального пользования». Одно появление этой строки в тематическом плане института стоило Игорю Владимировичу больших усилий. Все-таки ему удалось убедить на совете скептически настроенных конструкторов в том, что эта работа нужна и выгодна, так как естественно вытекает из проектирования детского автомобильчика, от которого институту отказываться неудобно — просьбу городского отдела народного образования и Дворца пионеров поддерживают и областной комитет партии, и горисполком. На том совете Игорю Владимировичу пришлось говорить, взвешивая каждое слово. Каких только доводов он не приводил: и приток дополнительных средств на чисто исследовательские работы, и лишняя проектная единица, и необходимость модернизации одной из существовавших тогда моделей, и возможность испробовать свои силы и набраться опыта для молодых конструкторов. Не сказал Игорь Владимирович только одного: что проект уже существует в почти законченном виде. Совет принял предложение директора, тема была записана в план. Теперь оставалось самое трудное и главное — утвердить проект в министерстве, получить средства. Игорь Владимирович надеялся на удачу, а нынешний первый снег как-то поддерживал в нем эту не очень обоснованную надежду и сообщал бодрое настроение.