Истории мертвой земли
Шрифт:
Воображение также является отдельной, не менее значимой реальностью. С той лишь разницей, что, в отличие от подлинных воспоминаний, здесь нет никакого ограничения в плане возможностей. Воображение несет столь желанную для всякого мыслящего человека свободу, пределы которой устанавливаются исключительно самим человеком. Воображение – это и есть та бездна, о которой писал Ницше. Бездна, в которую заглядывает каждый из нас – осознанно или нет, – пытаясь отыскать нечто принципиально новое, отличное от реалий повседневности.
При этом не стоит забывать, что у бездны
***
2007 год:
Табачный дым стелился причудливыми извивами, а холодный неоновый свет перемежался с музыкальными басами, оставляя неприятное ощущение пульсирующего визуального гула. И на дне моего стакана – в чарующих глубинах пузыристой, янтарного цвета жидкости – казалось, скрывается мифологический кракен, рвущийся изменить меня, сделать меня совершенно другим…
Внезапно я ощутил прикосновение к руке, а через мгновение у меня на ладони возникла голубенькая таблетка. Один-единственный глаз на криво ухмыляющейся физиономии подмигнул:
– На вот, заправься.
А от существа по левую руку исходил сладковатый аромат парфюма.
– Это очень веселое колесико, – прошипела физиономия справа. Глаз же словно бы плыл в мареве дыма, света и музыки, остекленело-безжизненный, в чьих недрах, сколько бы я ни старался, так и не смог обнаружить разумность. Противоестественное, рядящееся в одежды привычного. Такое пугает. – Идешь отрываться?
– Да, сейчас.
Закинув таблетку в рот, я сделал жадный глоток из стакана. Кракен запустил свои щупальца мне в нос, потянулся к мозгу и с голодной яростью рванулся навстречу моему сознанию. Существо же по левую руку игриво хихикнуло, обнажив ровные белые зубы, и, скользнув в дымку моего опьянения, внезапно придвинулось ко мне, очутилось совсем рядом.
Слепок реальности – странная-странная мысль, навязчиво засевшая в голове: «Интересно, каково это – постоянно жить с женщиной, любить ее, называть семьей?»
– А еще одной не найдется? – поинтересовалось существо, и я поразился тому, что оно знает человеческий язык.
– Думаю, найдется.
– Меня Катя зовут.
Ба, да это ж девушка! Я был искренне удивлен.
– Мурат.
С запозданием она окинула меня оценивающим взглядом, а я – ее. Симпатичная, явно не обремененная интеллектом особь женского пола: миловидное личико, тонкая шея, покатые плечи, крепкий третий размер, изящные запястья, маленькие пальчики с наманикюренными ноготками, мощные бедра и шикарные ноги, бесцеремонно выступающие из-под коротенькой юбки…
– Только, пожалуйста, не разговаривай с моей грудью, – развязно ухмыльнулась она.
– А ты – с моим кошельком, – парировал я.
Очередное знакомство с перспективами на одну ночь. Большего и не требуется. Или все-таки?..
Уже будучи у меня дома, лежа в постели, Катя как бы невзначай поинтересовалась:
– Мурат, а кем ты работаешь?
И тут же прижалась ко мне, словно пытаясь загладить вину за подобную бестактность. Но мне было плевать на ее меркантильные ужимки, как и на нее саму. Я разглядывал сгустки тьмы под потолком, воображал скрывающихся там лавкрафтианских чудовищ, всевозможных древних богов, готовых пробудиться от тысячелетнего сна и пожрать наш мир, а между делом раздумывал и над тем, как бы избавиться от этой неимоверно безмозглой и поражающе навязчивой девицы.
– Маньяком-убийцей, – проворчал я, фантазируя, как слепленные из теней щупальца тащат ее в страну Морфея, а лучше Аида. – Хотя, полагаю, это вряд ли можно назвать работой.
– Нет, я серьезно.
– И я серьезно. Цепляю в клубах всяких шалав и трахаю их, если дают, а если не дают – насилую. А потом кромсаю этих тварей на части, купаюсь в их горячей крови и упиваюсь их предсмертными воплями. Ну-у… как-то так, в общем.
Она взволнованно посмотрела на меня.
– Хорош шутить-то!
Вздохнув, я повернулся к ней.
– А ты знала, что реже всего человек верит в правду, сказанную ему прямо в лицо?
– К чему это?
– К тому, что если я всамделишный психопат и честно тебе в этом признаюсь, то очень маловероятно, что ты мне поверишь. Видишь ли, идея, что преступники тщательно скрывают свою преступность, есть всего-навсего стереотип мышления.
– Не смешно.
Я вдруг понял, что мне нравится, как она нервничает, – стало быть, мои слова произвели должный эффект. И тогда я невольно задался вопросом: а как, собственно, выглядит подлинный человеческий страх? Не тот, что нам демонстрирует насквозь фальшивый кинематограф, как и не тот, что испытываешь в очереди к стоматологу, но другой – страх живой твари, загнанной в угол.
Скосившись на Катю, я пару секунд оценивал свои возможности, после чего – естественно, не без помощи алкоголя и наркотиков в крови – принял решение. Поднявшись с кровати, я направился в туалет помочиться, а оттуда завернул на кухню. Отыскав разделочный нож, прямо на голое тело напялил фартук, а на руки нацепил резиновые перчатки. По пути обратно закинул в Катин пуховик свой пустой кошелек – так, на всякий случай. Вернувшись в спальню, я врубил магнитофон на полную громкость – благо, соседи у меня были приучены, а для того, чтобы все сработало, требовалось создать достоверный антураж.
– Ты чего это? – насторожилась Катя, испуганно рассматривая мой нелепый наряд.
– Сейчас узнаешь.
– Да что происходит-то, черт возьми?! – сорвалась она на крик.
Отлично!
– Можешь вопить, сколько влезет, тебя все равно никто не услышит, – прокричал я в ответ и, состроив морду кирпичом, двинулся на нее…
Закончил я уже на рассвете.
Под не стихающий шепот множества теней, питаемый яркими впечатлениями, я с маниакальной тщательностью описывал все, что увидел в Кате. Моя импровизация полностью себя оправдала, и даже больше – могу заверить, что результат превзошел самые смелые ожидания. Вместо банального испуга я получил натуральный ужас, а еще смог воочию убедиться в бессознательном стремлении человека выжить любой ценой: Катя отбивалась от моих вялых нападок чуть ли не со звериной яростью.