История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
— У него были ещё и другие победы! — подсказывает притворщик, едва втиснув свои двести двадцать фунтов в мою тачку.
— Были и другие: после Аустерлица была Йена, затем Фридланд и Ваграм…
— О, Зал Ваграм! — восхищается Толстая Морда.
Как всегда, Берю попадает не в струю, это один из его недостатков. Ты ему толкуешь про Груши´, а он кроет Блюхером.
— В 1811,— открываю ему я, — могущество Наполеона было просто фантастическим. Никогда Франция не была такой огромной, такой необъятной, как в этом году. И никогда уже она такой не будет. В ней насчитывалось сто тридцать департаментов! Наполеон был не только императором французов,
— Не мечите, уже полный двор, — шутит Любезный.
— Поскольку он не мог, как я уже сказал, иметь ребёнка от этой бедной Жозефины, он с ней развёлся и женился на Марии-Луизе, дочери эрцгерцога Австрийского.
Берю хватает меня за руку.
— Тут не всё сходится в твоём деле, Сан-А.
— Вот как?
— Ты говоришь, что у него не могло быть короедов с Жозефиной, но ведь у неё уже был один от её первого мужа.
— Точно.
— Вывод: Наполеон был бесплодным. С ума сойти, сколько чуваков было с увядшими колокольчиками в Истории.
— У Наполеона был сын с этой жеманницей Марией-Луизой: король Рима!
— Король Рима, держи карман шире! Надо остерегаться австриячек, приятель. Вспомни про Марию-Антуанетту! Её Людовик Шестнадцатый не мог расписываться своей шариковой ручкой, и всё же она ему настрогала шпротов, сколько душа желала.
— Короче, — теряю я терпение, — он разводится с Жозефиной, женится на Марии-Луизе, и у него с ней рождается ребёнок. И этому ребёнку уже не суждено было править под именем Наполеона Второго. Этот ребёнок был предвестником беды! Начиная с его рождения, счастливая звезда Наполеона стала гаснуть. Он пошёл по наклонной плоскости. Неприятности начались в Испании. Этот гордый народ не захотел, чтобы Жозеф был их монархом, и вспыхнула герилья. Имперская армия, при всём её могуществе, ничего не могла сделать с партизанской войной. Впоследствии будет сказано, что Испания стала её могилой.
И, как верх неосмотрительности, Наполеон, возомнивший себя непобедимым, начинает кампанию в России. Всё идёт хорошо до Москвы. Но русские поджигают город. Приходит зима. Обоз не поступает. Великая армия вынуждена начать отступление, что толкнёт Виктора Гюго через несколько лет написать свои самые лучшие стихи.
— Ну и?.. — хрипит любитель захватывающих исторических эпизодов.
— Ну и империя приходит в упадок. Поражения следуют одно за другим. За три года весь барак развалится, Франция будет захвачена, империя разгромлена. Наполеон будет вынужден отречься, и союзники сошлют его на остров Эльбу.
— Это рядом с Корсикой?
— Да, Толстяк, и даже рядом с Францией. Ну, очень рядом, как ты это скоро увидишь. Должен тебе сказать, что до сих пор меня восхищало в Наполеоне его везение и его организаторские способности. Но, начиная с острова Эльбы, мне он уже интересен как человек. В этот период проявляется его истинное величие. До этого он трудился только ради своей славы и всё и потерял. Отныне же он творит Легенду.
Остановка — буфет. Мы снова в студии. Мы обговариваем операцию с Вирджинией. Наша подружка шепчется с одной начинающей актрисой, которая соглашается сыграть роль подставной овечки. Милая блондинка с курносым носом производит эффект с брошью. Как охотник, который приближается к жаворонку, пользуясь зеркалом.
Пока она сверкает перед всеми, мы втихую идём пропустить глоточек и посмаковать свиные шкварки.
С полным
— Слушай, папаша, так можно заснуть на ходу! Ты рожаешь свой остров Эльбу, или что?
Вот тиран! Прямо-таки Наполеон образования!
— Хорошо, сынок! Итак, мы в 1814. Потрёпанный Наполеон высаживается на острове Эльба. Место приятное для глаз, цветущее и, прямо скажем, средиземноморское. Уставший экс-император как будто трезвеет. Он намерен вести спокойную жизнь рантье и писать мемуары под солнышком, попивая кьянти. В конце концов, не была ли его судьба самой замечательной в истории? Но человек действия остаётся человеком действия. И вот понемногу машинное отделение этого великого человека, однажды остановившись, начинает набирать обороты. Рядом с ним старая гвардия из восьмисот верных солдат. Он проводит с ними манёвры, прокладывает дороги, возводит порты, строит корабли. Безмятежный остров Эльба гудит как улей, в котором императорские пчёлы собирают особый мёд!
Наполеон пишет жене, которая укрылась у своего папаши в Вене, чтобы она приехала к нему вместе со своим римским корольком. Но эта жеманная мерзавка даже не отвечает на его письма! Эта недостойная супруга уже успела стать любовницей одного австрийца, генерала Нейперга, этакого мордоворота. Она поменяла своего белого коня на кривого (ибо Нейперг выглядел, как корсар, со своей чёрной повязкой на глазу). Молчанка со стороны жены доводит Наполеона до отчаяния. Однажды утром он вбегает в комнату своей матери, которая не оставляла его одного в ссылке.
«Маман! — говорит он ей. — Мне не терпится вернуться во Францию, в общем, сделать come-back. Я понимаю, что это безумие, и если меня ждёт неудача, всё будет потеряно! Что вы на это скажете?»
И тогда спокойная, мудрая Летиция Буонапарте, та, которая никогда не горячилась и которая всё время повторяла во время императорской эпопеи «Лишь бы всьо било карашо», госпожа Мать, одним словом, ответила просто и с величием, от которого у меня наворачиваются слёзы: «Сын мой, поступайте так, как велит ваша судьба!»
Наполеон так и поступил. Он тайно поднялся на борт корабля, который — о, знамение, — назывался «Переменчивый», и поплыл во Францию в компании своих солдат, пьяных от радости, которых он наградил орденом Почётного Легиона авансом.
Милая Валерия-Гортензия входит в бар и приближается к нашему столику.
— Идите, — говорит она, — моя подружка сейчас положит брошь в своей гримерке.
Мы бросаемся в гримерную нашей милой Валерии. Над её зеркалом я проделываю симпатичную дырку. Брошь оказывается как раз напротив, на столике для грима. Теперь надо пошире распахнуть свои форточки, если я не хочу влететь на двести тысяч франков невозместимых накладных расходов под рёбра.
— Дальше! — требует Берю, в то время как я устремил взгляд в отверстие.
— Не шуми, кретин, ты всё испортишь.
— Мы будем говорить шёпотом, и вообще, плевать я хотел на их побрякушки!
— Перед тем как продолжить, — сдаюсь я, — ты должен знать, что после падения императора роялисты скоро вернулись из своего изгнания во главе с графом Прованским, иначе говоря, с Людовиком Восемнадцатым. Брат Людовика Шестнадцатого успел постареть и располнеть за границей. И вот этот жирный пузатый подагрик делает Реставрацию… Не блеск.