История Франции глазами Сан-Антонио, или Берюрье сквозь века
Шрифт:
— Ты мне всё рассказал о нём, ты уверен?
— О нет, конечно же! — отвечаю я. — Про Наполеона просто невозможно всё рассказать. Обычно о нём говорят слишком много, и всё же недостаточно! Если хочешь мою личную точку зрения, он был не такой исключительной личностью, как о нём говорят. Он был дитя обстоятельств. Сквозь его сочинения я не почувствовал глубокого ума. Его стиль был плоским и бедным, над его любовными письмами посмеялась бы домработница, и разве что его распорядок дня был на уровне с этим персонажем. Что меня трогает в нём, это его мученичество. Я считаю, что этот бедняга, уничтоженный и подтачиваемый раком, который умирал на краю света посреди английских
— У них что, крыша съехала? Он же умер! — объективно замечает Бесчувственный.
— Наполеон умер, но Наполеон Третей готовился к празднику, Толстяк. Гроб его славного дядюшки был для него самой лучшей рекламой… Закончим с Наполеоном Бонапартом. Есть две оценки для государственного человека: в национальном плане и в человеческом. Совершенно очевидно, что он принёс славу Франции, но я скажу только то, что мне диктует моё сердце, а оно говорит, что за всё своё правление он превратил Францию в казарму, и после его второго отречения наша страна была обескровлена, разорена, захвачена. Так что, Берю, я повторю прекрасные слова, которые произнёс Тьер, первый президент Третьей республики, которые надо начертать на фасадах школ: «Никогда не отдавайте Родину одному человеку, каким бы ни был этот человек и какими бы ни были обстоятельства».
— Барабаны, молчать! — ставит точку Берюрье, поднимая боковое стекло.
Ядра сыпались градом. Залпы раздавались один за другим. Наполеон уверял Сульта в том, что Веллингтон был плохим генералом, а англичане были плохими солдатами. Как бы то ни было, эти подлецы дрались как черти! Их генерал дал им приказ стоять насмерть и дожидаться пруссаков. Оригинальный способ проводить время! Генералы всегда с лёгкостью предлагают развлечение подобного рода, ибо сами находятся вне досягаемости на пригорке (всегда бывает по одному пригорку вдали от поля битвы для того, чтобы генералы могли спокойно играть свои партии). Это то, о чём думал старый гвардеец Берюрье, в который раз заряжая своё ружьё. Этот Берюрье был здоровым как чёрт, и его также называли Бездонной Бочкой, Любезником (у него были рыжие усы), Пан-Пан-в-Тюльпан (ибо он всегда целился в сердце, чтобы не повредить лица, как учил его бывший командующий, генерал Ней). Но ему уже начали приедаться мясорубки вообще, и Ватерлоо в частности.
Вокруг него его товарищи, сражённые ядрами, падали замертво с криками: «Да здравствует император!»
Видя, как они агонизируют, Берюрье удивлялся их крепкому здоровью, что было его личным образом мысли!
Рядом с ним генерал Камброн отдавал команды руками и голосом, чтобы поддержать дух Старой Гвардии:
— Огонь!.. Заряжай!.. Целься!.. Огонь!..
«Он уже повторяется», — думал старый гвардеец, продолжая исполнять команды.
Он встретился глазами с глазами Камброна.
— Мне кажется, мой генерал, — прошептал он, — в том, что касается победы, будет лучше, если мы ей оставим свой адрес и вернёмся домой, потому что победой что-то не пахнет!
— Стреляй,
— Может быть, они и слабеют, но мы дохнем, — ответил Берюрье, он же Бездонная Бочка, он же Любезник, он же Пан-Пан-в-Тюльпан, беря ружьё на изготовку.
Он выстрелил и почувствовал скромное удовлетворение оттого, что одним англичанином стало меньше.
— Надо держаться! — крикнул Камброн. — Груши на подходе, он скоро будет. Приказ императора: стоять насмерть и ждать!
— Мне кажется, он где-то собирает маргаритки, мой генерал, или же он попал в пробку.
— Вот он! — крикнул Камброн, показывая на извивающуюся чудовищную пёструю гусеницу на горизонте.
Эта новость придала духу оставшимся в живых. Те, кто ещё был в силах, снова зарядили свои ружья. Все, кроме Берюрье. Он всматривался своими острыми глазами в сторону быстро приближавшейся армии. Минуту спустя он похлопал по эполету Камброна (среди битвы поневоле становишься фамильярным).
— Мой генерал, — сказал он, — мне кажется, вы смотрите в подзорную трубу не с того конца. Это не французские солдаты!
— Что ты мелешь, идиот? — заорал Камброн, который не стеснялся в выражениях.
И он приставил к глазу тонкий конец трубы.
— Эти ребятишки — пруссаки, хоть живот выверни! — безапелляционно заявил Берюрье.
Камброн вынужден был признать очевидность его слов. От отчаяния он выронил из рук свою подзорную трубу.
— Точно, — вздохнул он. — Это не Груши…
— Короче, нам это обойдётся дороже, — посетовал гвардеец.
Старая гвардия застыла в оцепенении. Ужас иногда вызывает окаменелость у героев даже в самый пик их героизма.
— Да стреляйте же, в б… м…! — заорал Камброн (даже не поставив многоточий).
Залпы возобновились. Англичане стреляли всё чаще, а пруссаки приближались всё быстрее. И тогда Веллингтон взял свой рупор.
— Господа французы, сдавайтесь! — предложил он.
— Он над нами издевается! — проворчал Камброн. — Мой рупор! Дайте мне мой рупор, я ему скажу пару ласковых!
На самом деле его прихватил гвардеец Берюрье и неловко держал его у себя за спиной.
— Послушайте, мой генерал, — пробормотал он, — может быть, нам всё-таки сдаться?
— И не думай, несчастный!
— Смотрите, нас осталось всего двести, и мы все здесь ляжем!
— А клятва Марсова поля?! — взорвался Камброн [207] .
— Согласен, но Старая Гвардия практически уничтожена, у нас больше не осталось надежды. Если и те, кто ещё жив, умрут здесь, это ничего не изменит! И ведь кому-то надо выжить, чтобы рассказать об этом грядущему!
207
Церемония, о которой напомнил Камброн, имела место на Марсовом поле. По возвращении с острова Эльба Наполеон принял от своих солдат клятву «победить или умереть». — Прим. автора.
Камброн был поражён точностью его аргумента.
— Хорошо, — сказал он, — ты прав, давай сюда мой рупор.
Обрадовавшись, Берюрье поспешил к нему. Но он был неловким человеком, и когда собрался протянуть генералу его рабочий инструмент, то споткнулся о своё ружьё и его штык вонзился в задницу Камброна, отчего тот выкрикнул: «Merde!», самое звучное ругательство в нашей истории, ибо, услышав его, англичане решили, что это был ответ на их предложение. Их стрельба накрыла всех ливнем!